русские специально пускают зайцев перед их окопами, чтобы выманить их на ничейную полосу. Можно подумать, русские по доброй воле выпустят хоть зайца!
Гюдбранн облизнул потрескавшиеся губы и посмотрел на часы. Еще час до смены караула. Наверное, Синдре напихал табаку себе в прямую кишку, чтобы у него подскочила температура. С него станется.
— А почему вы уехали из Штатов? — спросил Даниель.
— Крах на бирже. Отца уволили из судостроительной компании.
— Вот видишь, — сказал Даниель. — Таков капитализм. Бедняки вкалывают, как сявки, а богачи — жиреют, и не важно, идет экономика на подъем или на спад.
— Прямо как сейчас.
— Так было до этих пор, но скоро грядут перемены. Когда мы выиграем войну, Гитлер еще удивит народы. И твоему отцу больше не будет грозить безработица. Ты тоже должен вступить в «Национальное объединение». Должен.
— Ты что, правда веришь во все это?
— А ты нет?
Гюдбранну не хотелось перечить Даниелю. Он пожал плечами, но Даниель повторил вопрос.
— Конечно верю, — ответил Гюдбранн. — Но я сейчас больше думаю о Норвегии. Мы не должны пустить большевиков к нам в страну. Если они придут, нам опять придется уехать в Америку.
— В капиталистическую страну? — Голос Даниеля зазвучал еще более едко. — Чтобы видеть, как демократией заправляют богачи, и быть игрушкой в руках судьбы и коррумпированных чиновников?
— Это лучше, чем при коммунизме.
— Демократии исчерпали себя, Гюдбранн. Ты только взгляни на Европу. Англия и Франция, они уже катились к чертям задолго до того, как началась война, со всей их безработицей и эксплуататорством. В Европе есть только две сильные личности, которые могут остановить ее падение в хаос, и это Гитлер и Сталин. Вот из чего мы можем выбирать. Братский народ или варвары. И почему-то почти никто не понял, каким счастьем для нас стало то, что немцы пришли к нам раньше, чем мясники Сталина.
Гюдбранн кивнул. Ведь Даниель говорит это не просто так, у него же есть какое-то основание так говорить. И с такой убежденностью.
И тут раздался дикий грохот. Небо перед ними стало ослепительно белым, холм вздрогнул, и за вспышкой они увидели бурую землю и снег, которые, казалось, сами собой поднимались в воздух оттуда, где взрывались гранаты.
Гюдбранн уже лежал на дне окопа, обхватив голову руками, но все кончилось так же быстро, как и началось.
Он взглянул вверх, и там, на краю окопа, за пулеметом лежал Даниель и хохотал.
— Что ты делаешь? — закричал Гюдбранн. — Включи сирену, пусть все проснутся!
Но Даниель засмеялся еще громче.
— Дружище! — От смеха на его глазах проступили слезы. — С Новым годом!
Даниель показал на часы, и Гюдбранн все понял. Конечно, Даниель все это время ждал, когда русские дадут новогодний салют, а сейчас он сунул руку в снежную насыпь перед пулеметом и достал из снега бутылку с остатками коричневой жидкости.
— Бренди! — закричал он и с победным видом помахал бутылкой в воздухе. — Я берег его три месяца. Держи.
Гюдбранн уже поднялся с земли и теперь сидел и смеялся вместе с Даниелем.
— Ты первый! — сказал Гюдбранн.
— Уверен?
— Конечно уверен, дружище, ты же его сберег. Но не выпивай все!
Даниель ударил по крышке так, что она слетела, и поднял бутылку.
— На Ленинград, весной мы выпьем с тобой в Зимнем дворце! — провозгласил он и снял с себя ушанку. — А летом мы будем дома, мы будем героями нашей любимой Норвегии!
Он приложил горлышко бутылки ко рту и откинул голову назад. Темная жидкость булькала и пританцовывала. В стекле отражался свет далеких вспышек. Годы спустя Гюдбранн понял, что блики на стекле выдали их русскому снайперу. В следующее мгновение Гюдбранн услышал громкий свист, и бутылка лопнула в руках Даниеля. Посыпался дождь из бренди и осколков стекла, Гюдбранн машинально закрыл глаза. Он почувствовал что-то мокрое у себя на лице, оно стекало вниз по щекам, и он непроизвольно высунул язык и слизнул пару капель. Он почти не почувствовал никакого вкуса, только спирт и еще что-то — что-то сладкое с привкусом металла. Вязкое, должно быть, от холода, — подумал Гюдбранн и снова открыл глаза. На краю окопа Даниеля видно не было. Он, верно, упал за пулеметом, когда понял, что нас заметили, — подумал Гюдбранн, но сердце его забилось тревожно.
— Даниель!
Нет ответа.
— Даниель!
Гюдбранн вскочил на ноги и подполз к брустверу. Даниель лежал на спине. Под головой у него была пулеметная лента, на лице — русская ушанка. Снег был обрызган кровью и бренди. Гюдбранн осторожно поднял шапку. Даниель широко открытыми глазами смотрел в звездное небо. А посредине лба зияла большая черная дыра. Гюдбранн продолжал ощущать тот сладковатый металлический вкус во рту и почувствовал, что его тошнит.
— Даниель, — только и прошептал он пересохшими губами.
Гюдбранн подумал, что Даниель похож теперь на мальчишку, который собрался лепить снеговика, но вдруг лег и заснул в снегу. Всхлипнув, Гюдбранн кинулся к сирене и завертел ручку. И в небо, где гасли вспышки, понесся пронзительный, жалобный вой.
Ууууууу-ууууууу!
Прибежали Эдвард и остальные и встали за его спиной. Кто-то прокричал его имя, но Гюдбранн не слышал, он лишь крутил и крутил ручку. Наконец Эдвард подошел и схватился за нее. Гюдбранн разжал руку и, не оборачиваясь, продолжал стоять и смотреть на край окопа и небо над ним, а на щеках у него замерзали слезы. Вой сирены становился все тише и тише.
— Так не должно было случиться, — прошептал он.
Эпизод 11
Окрестности Ленинграда, 1 января 1943 года
Когда Даниеля оттаскивали, его лицо уже успело покрыться инеем: под носом, в уголках глаз и рта. Иногда убитых просто оставляли на морозе, чтобы они окоченели — так было проще их уносить. Но Даниель лежал поперек дороги, мешая тому, кто должен был сменить пулеметный расчет. Поэтому двое солдат оттащили его в сторону и положили на два пустых ящика из-под боеприпасов, отложенных для костра. Халлгрим Дале повязал мешок ему на голову, чтобы не видеть маску смерти с этой ужасной улыбкой. Эдвард уже связался с теми, кто занимался братскими могилами на участке «Север», и объяснил, где лежит Даниель. Ему обещали этой же ночью прислать двух солдат похоронной команды. По приказу командира отделения больной Синдре покинул постель, чтобы остаток смены дежурить вместе с Гюдбранном. И перво-наперво им нужно было очистить испачканный пулемет.
— Кёльн разбомбили в порошок, — сказал Синдре.
Они лежали бок о бок на краю окопа, в узкой яме, откуда им было хорошо видно ничейную полосу. Гюдбранн вдруг осознал, до чего ему неприятно находиться так близко к Синдре.
— И Сталинград — к чертям, — продолжал Синдре.
От холода Гюдбранн ничего не чувствовал: его голова и тело стали будто ватными, все происходящее вокруг уже не имело к нему никакого отношения. Единственное, что еще регистрировало сознание — это обжигающий руки заледенелый металл и то, что пальцы никак не хотят слушаться. Он попробовал снова.
