Харри провел рукой по лицу.
— Вчера вечером слушал ее сообщения. Не понимаю, зачем она звонила. Там она дает мне много советов: что я должен и не должен есть, что нужно не забывать кормить птичек, взяться за методику Экмана и Фризена. Знаете, кто такие Экман и Фризен?
Мёллер снова покачал головой.
— Два психолога, которые выяснили, что, когда ты улыбаешься, мышцы лица стимулируют в мозгу какие-то химические реакции, которые, в свою очередь, дают тебе положительное мироощущение и способствуют жизнерадостности. В общем, они доказали старую истину: когда ты улыбаешься миру, мир улыбается в ответ. И она как-то смогла убедить меня в этом.
Харри посмотрел на Мёллера.
— Грустно?
— Ужасно.
Оба попытались улыбнуться и на какое-то время замолчали.
— Вы, видно, пришли что-то сказать мне, шеф. Что именно?
Мёллер спрыгнул со стола и начал ходить по кабинету.
— После проверки алиби список из тридцати четырех фамилий сократился до двенадцати. Нормально?
— Нормально.
— Анализ ДНК той перхоти с шапки дал нам группу крови ее владельца. Такая группа — у четырех людей в списке. Мы взяли анализы крови этих четверых и отправили проверить на ДНК. Результаты будут сегодня.
— Да?
— Я надеюсь.
В кабинете стало тихо, было слышно только, как скрипят резиновые подошвы Мёллера, когда он поворачивается на каблуках.
— А версию, что Эллен убил ее парень, КРИПОС уже отбросил? — спросил Харри.
— Мы проверили и его ДНК
— Мы возвращаемся к тому, с чего начали?
— В каком-то смысле, да.
Харри опять отвернулся к окну. С огромного вяза поднялась стая дроздов и полетела на запад, в сторону отеля «Плаза».
— А может, шапка — ложный след? — предположил Харри. — Я никак не могу понять, как преступник, который не оставил больше никаких улик и даже не поленился размазать свои следы на снегу, мог оказаться таким олухом, чтобы забыть собственную шапку всего в нескольких метрах от жертвы.
— Все может быть. Но на шапке — кровь Эллен, это мы определили точно.
Харри увидел, как собака бежит обратно, нюхая тот же след. Где-то посередине газона она остановилась, некоторое время в сомнении водила по земле носом, потом наконец побежала налево и скрылась из виду.
— Значит, начнем с шапки, — сказал Харри. — К нашему списку можно добавить тех, кого привлекали или задерживали за тяжкие телесные. За последние десять лет. Проверьте и фюльке Акерсхус. И позаботьтесь…
— Харри…
— Что?
— Ты уже не работаешь в отделе убийств. Расследованием занимается КРИПОС. Ты просишь меня лезть в чужой огород.
Харри, ничего не ответив, медленно кивнул. Он пристально смотрел в окно, куда-то в сторону Экеберга.
— Харри?
— Шеф, вам когда-нибудь хотелось оказаться совсем не там, где вы есть? Хотя бы в эту дерьмовую весну.
Мёллер остановился и улыбнулся:
— Раз уж ты спросил, скажу, что мне всегда хотелось перебраться в Берген. Да и детям там было бы лучше.
— Но и там вам хотелось бы работать в полиции, верно?
— Конечно.
— Потому что такие, как мы, ни на что другое не годимся?
Мёллер пожал плечами:
— Наверное.
— А Эллен годилась. Я часто думал о том, какая это трата человеческих ресурсов — таким, как она, работать в полиции. Что она делала? Ловила плохих мальчиков и девочек. Это занятие для нас с вами, Мёллер, но не для нее. Понимаете, о чем я?
Мёллер подошел к окну и встал рядом с Харри.
— Думаю, в мае погода наладится, — проговорил он.
— Да, — отозвался Харри.
Часы на Грёнланнской церкви пробили два.
— Попробую подключить Халворсена, — сказал Мёллер.
Эпизод 60
МИД Норвегии, 27 апреля 2000 года
Из своего долгого и обширного опыта общения с женским полом Бернт Браннхёуг усвоил: если он не просто хочет женщину, но готов добиваться ее любой ценой, на то возможны четыре причины — либо она красивее всех остальных, либо сексуально удовлетворяет его лучше всех других, либо с ней Браннхёуг полнее ощущает себя мужчиной, либо (что было существеннее всего) ей нравится другой.
Браннхёуг решил, что последнее как раз относится к Ракель Фёуке.
Как-то в январе он позвонил ей под предлогом, что ему нужен доклад о новом военном атташе при российском посольстве в Осло. Ракель обещала прислать ему докладную, но Браннхёуг возразил, что такие сведения передаются только в устной форме. Так как это было в пятницу вечером, он предложил ей встретиться за кружечкой пива в «Континентале». Так он узнал, что Ракель — мать-одиночка. Она просто отказалась от приглашения, сказав, что ей нужно отвезти сына в детский сад, тогда Браннхёуг лукаво заметил:
— Я полагал, у женщин вашего поколения на это есть мужья!
Хотя прямо она и не ответила, из ее слов Браннхёуг понял, что мужа у нее нет.
Браннхёуг положил трубку, довольный результатом, хотя досадовал на себя за это: «ваше поколение», — он тем самым подчеркнул их разницу в возрасте.
Потом он позвонил Курту Мейрику и осторожно, как только мог, стал выуживать у него информацию о фрекен Фёуке, не слишком, впрочем, беспокоясь, что вряд ли удастся быть настолько осторожным, чтобы Мейрик не заметил подвоха.
Как всегда, Мейрик оказался хорошо осведомлен. Два года Ракель проработала в одном с Браннхёугом министерстве, она была переводчиком при норвежском посольстве в Москве. Там она вышла замуж за русского, молодого профессора, специалиста по генной инженерии, который взял ее штурмом и сразу же воплотил свои теории на практике, сделав ей ребенка. Но у самого профессора обнаружился ген, отвечающий за склонность к алкоголизму и физическим способам аргументации, — поэтому семейное счастье длилось недолго. Решив не повторять ошибки своих многочисленных сестер по несчастью, Ракель Фёуке не стала ни ждать, ни прощать, ни пытаться понять, — и как только муж в первый раз ударил ее, она ушла из квартиры с Олегом на руках. Супруг через влиятельных родственников заявил свои родительские права на Олега, и если бы не дипломатический иммунитет, Ракели едва бы удалось уехать из России вместе
