– Хотелось бы в это верить.
Он был страшно зол на генерала, но не знал способа, как ему отомстить. Можно было вооружиться снайперской винтовкой и подкараулить его возле подъезда собственного дома. Но ведь он же солдат, а не киллер… Вот если бы генерал попал ему под горячую руку в Чечне, тогда бы он точно его пришил. Но сейчас они далеко друг от друга, их пути никак не пересекутся…
– Да, я тут собирался к жене Извекова зайти, – вспомнил полковник. – Не знаю, успею ли… А может, и не надо заходить, раны ворошить…
– А разве Ирина не в гарнизоне?
Ирину Извекову Марат знал хорошо, как-никак был другом ее мужа. Они жили в офицерском общежитии, он иногда заходил к ним, играл с их сыном Олежкой. Малышу два года было, когда они с Эдуардом на войну уходили.
– А что ей там делать? Эдуарда же нет. Она к его матери в Москву уехала, с ней живет…
Ирина и Марат – родственные души: детдомовские. Им всегда было о чем поговорить.
– Вы мне адрес оставьте, товарищ полковник. Я сам к ней зайду. Как только оклемаюсь малость, так и зайду. Расскажу, как муж ее воевал… Его хоть к ордену-то представили?
– И тебя представляли, и его. Тебя штабные прокатили, а Извекову «Мужество», посмертно. И похоронные вдове выплатили… А-а!.. – в сердцах махнул рукой Осокин.
Ирине муж нужен, а Олежке – отец. Что им орден и единовременное денежное пособие?..
Командир ушел, Марат остался в расстроенных чувствах. Как же так, предатели живут и здравствуют, а герои – в земле. И нет в государстве такой силы, которая призвала бы подлецов к ответу. Зато Буранов под следствием. Как же, с «мирными жителями» не поладил. Как это самого Марата под суд не отдали? Ведь он убивал чеченцев, а они являются гражданами России… Вот Суходол с этими «гражданами» дружил. Оружием им помогал, информацией. Настоящий патриот своей страны. Потому и губернатором стал…
Унылая обстановка госпиталя действовала на нервы. Но вместе с тем давала организму дополнительный стимул в борьбе с недугом. Марат стремился к тому, чтобы как можно скорее покинуть больничную палату. Потихоньку тренировал свой организм. Сначала это был рекомендованный врачами курс восстановительно- лечебной физкультуры, постепенно он перешел к более серьезным упражнениям. Не обошел он своим вниманием и психотренинг…
С ранней юности он серьезно увлекался карате-до. Их сенсей считал себя последователем знаменитого Оямы Мицатуцы и был большим специалистом в области киокусинкай. Этот стиль карате синтезировал в себе прямые удары японского карате, его защиту, китайскую круговую технику и элементы корейского тхеквондо. Эффективность боевого тренинга, психологическая и физическая готовность к схватке, реализм поединков, приоритет практики перед теорией – вот что такое киокусинкай. Их сенсей не обходил стороной философию карате. Совершенствование личности, управление энергией «ци», внутренняя концентрация, координация тела и духа…
В дальнейшем Марат изучал более совершенные системы рукопашного боя, взятые на вооружение подразделениями спецназа. Но философии «дзэн» не изменил. Дзэнская практика саморегуляции позволяла ему достигать высшей степени мобилизации физических, интеллектуальных и духовных способностей. Пригодилась она ему и сейчас, когда организм нуждался в притоке живительной энергии…
Врачи не обещали Марату скорого выздоровления, но уже в сентябре встал вопрос о его выписке из госпиталя. С последующим направлением на реабилитационно-восстановительное лечение в условиях санатория.
А пока его не выписали, он оставался в госпитале, откуда прямым курсом должен был отправиться в Сочи. На курорте без денег делать нечего, а бригадное начальство побеспокоилось о нем – он получил «боевые» за Чечню и денежное довольствие за время нахождения в госпитале. Выгорела солидная сумма. Запросто можно было идти в автосалон и покупать новенькую «девятку».
Но Марат отправился в обычный магазин. Приоделся – джинсы, куртка, кроссовки. И уже оттуда во всем новеньком отправился к жене своего покойного друга.
Ирина Извекова проживала не в самой Москве, как говорил Осокин. Она жила в подмосковном городе Электросталь, шестьдесят километров к востоку от столицы.
Городок вроде бы ничего себе – зеленый, благоустроенный. Но грязный, в плане экологии. Металлургические заводы, атомная промышленность.
Мать Эдуарда Извекова жила на самой окраине города. Два старых мрачных двухэтажных дома впритык к железнодорожной ветке. Дорога разбита – на машине не подъедешь, только пешком или на вездеходе. Лесок, свалка, воронье в небе кружит. Пахнет мазутом и безнадегой. Между домами в пожухлой траве засела компашка – три зачуханных мужика с темными испитыми лицами. Вся радость жизни на дне граненого стакана…
Квартиру Извековых Марат нашел во втором доме. В подъезд страшно было заходить. Вроде бы день на дворе, а внутри темень. Воняет мочой и блевотиной. Стены потрескавшиеся, с потолка отслаивается и рушится штукатурка – без каски сюда лучше не заходить. Старая деревянная дверь с облупившейся краской. Кнопка звонка, под ним потускневший от времени список. «…Извековым звонить четыре раза». Так и есть, коммунальная квартира…
Дверь открыла Ирина. Ее не узнать. Тусклая, осунувшаяся, запущенная. Вылинявший ситцевый халат, старая шерстяная жилетка ниже пояса, на плечах допотопная шаль. Глаза бесцветные. Они такие же большие, как и прежде, но их не видно. А раньше ее глаза можно было увидеть за километр. Ярко-синие кристаллы, излучатели жизнерадостной энергии. Ирина не отличалась изяществом линий, правильными чертами лица. Неширокий прямой лоб, короткие брови, нос излишне тяжел и широковат, пухлые губы, слабо очерченный подбородок. И если бы не глаза, никто бы не рискнул назвать ее хорошенькой женщиной. А так ее считали красивой. Извеков как увидел ее в бытность свою курсантом, так и влюбился без памяти. Только смерть их и разлучила.
Ирина отчужденно смотрела на него и близоруко щурилась. Вроде бы у нее не было раньше проблем со зрением.
– Здравствуй, – через силу улыбнулся он. – Не узнаешь?
– Марат, ты? – голос потухший, такой же бесцветный, как и глаза.
– Вот! – Он протянул ей букет цветов.
– Ой, спасибо!
На какой-то миг ее глаза вспыхнули знакомым огнем, но тут же погасли.
– Ну что ты стоишь, проходи!
Марат переступил через порог и оказался в длинном захламленном коридоре. Тускло горит лампочка под потолком. Неприятный запах общего сортира. Мрачная гнетущая аура нищеты.
В комнате чуть получше. Пыльные, истертые временем обои, старые ковры на стенах, на полу палас в темных пятнах, древний буфет с дырявыми кружевными салфетками, расшатанный продавленный диван, детская кроватка. В углу икона Божией Матери, на стенах фотографии. Эдуард – сам по себе, и с Ириной вместе, его родители в свадебной рамке. Окно наполовину забито фанерой, из щелей нещадно дует. Воздух сырой, тяжелый, как сама жизнь. В кроватке спит малыш.
– Тихо, не то Олежку разбудишь, – предупредила Ирина.
Но мальчик уже открыл глаза, поднялся, шустро перелез через перегородку, подбежал к Марату с распахнутыми объятиями. Пришлось взять его на руки.
Олежка крепко прижался к нему и радостно выдал:
– Папа!
Марат физически ощутил, как тоска сжала ледяной рукой его сердце. Нет у Олежки папы. Погиб его батя. Не отдаст его обратно мать сыра земля.
Он опустил мальчишку на пол, полез в сумку, достал оттуда машину на радиоуправлении. Олежка тут же забыл о нем и с увлечением занялся игрушкой. Недолго думая, Ирина отправила его на улицу.
– Пусть гуляет, – сказала она. И добавила: – Он уже большой, летом четыре года стукнуло.
– Большой… – кивнул Марат и грустно посмотрел на фотографию друга.
– Нет больше Эдика, – горько вздохнула Ирина и смахнула набежавшую слезу. – Больше года прошло, как похоронили. А как будто вчера… Ты-то как? Говорят, тебя в том бою ранило.
– Да, и мне досталось. Сам чуть на тот свет не загремел…
