- 'Нет. Мне плохо не потому, что у меня башка трещит'
- 'Я вижу. Я знаю. Я чувствую. Тебе плохо…'
- 'А говорила 'всенормально'
- 'Я была зла на тебя. Я тебя ревновала. А боль…, сейчас она пройдет, милый'
Касатка подвинулась ближе и протянула руку, удерживая ее над головой Кита. Боль ушла. Моментально. Словно ее и не было вовсе.
- 'Касатка, ты целительница'
- Никакая я не целительница. Дело в другом…'
Кит хотел схватить руку Касатки, прижать ее к губам, но не смог - тело не подчинялось его желаниям. Он лежал и не мог пошевелиться. Но ему было приятно так лежать. Он мысленно целовал руку целительницы.
Хотел большего. Касатка, заметив сумасшедший блеск в глазах Кита, стыдливо опустила свои и хотела отодвинуться.
- 'Нет! Не надо! Не опускай глаз! Не отводи в сторону! Я хочу видеть их! И не отодвигайся. Я хочу, чтобы ты была рядом'
- 'Тебе это только кажется' - грустно улыбнулась Касатка.
- 'Ты кажешься?'
Касатка не ответила.
- 'Нет, ты ответь. Ты мне кажешься? Ты снишься мне?..'
- 'У тебя телефон звонит'
- 'Что? Какой телефон?.. Мы сейчас в мире, где нет никаких телефонов'
- 'А что там есть?' - усмехнулась Касатка.
- 'Ничего. И никого. Там только ты и я'
- 'Ты ошибаешься. Ты это придумал. Мы с тобой в разных мирах,
Кит. Ты очень далек от меня. Гораздо дальше, чем думаешь сейчас'
Касатка встала.
- 'Не уходи!.. Ну, пожалуйста…'
Касатка грустно улыбнулась и покачала головой, напомнила:
- 'У тебя звонит телефон'
Касатка исчезла. А боль вернулась, и она была невыносимой.
Латышев взял трубку. Это звонил Женька.
- Привет, Никита! Тут у меня вопросик…
- Извини, Женька. Я не могу сейчас…
- Понятно.
- Нет, ты не понял. Я один. У меня голова раскалывается. Мне сейчас не до кроссвордов.
- Слышь, Никита, а давай-ка, к моему эскулапу сгоняем. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Прямо сейчас давай?
- Женька, я сейчас не то, что за руль, я…
- Понятно. Тогда я сейчас к нему сам заскочу и уговорю его на дом к тебе приехать. Иногда, в экстренных случаях… Ты только давай это…, потерпи. А я быстро. Жди.
- Женька! Может…
Латышев хотел остановить друга, сказать: может, не стоит? может, в другой раз? Но Женька уже повесил трубку.
Звонок в дверь раздался минут через двадцать. Латышев, у которого от тупой непрекращающейся ни на секунду боли темнело в глазах, с трудом встал и, качаясь, пошел открывать входную дверь.
Женькин эскулап оказался невысоким толстым и лысым человечком. В руках у него был дорогой кожаный кейс, который он, осмотревшись, поставил на тумбочку. Потом скинул дубленку на Женькины руки и, потерев друг о дружку пухлые маленькие ладошки, спросил:
- Где тут у вас… э-э-э, удобства? - Латышев кивнул на дверь в ванную. Эскулап кивнул и повернулся к Женьке. - А вы, Евгений, пока я мою руки, отнесите, пожалуйста, саквояж в то помещение, где я буду врачевать господина…
- Латышева, - напомнил Женька, - Никиту Владимировича.
- …где я буду врачевать вашего товарища, - закончил свою фразу доктор совсем не так, как подсказал Женька. - Поставьте кресло или стул посреди комнаты. Да, окна закройте и шторы задерните. Что, жалюзи? Опустите их.
- Может, свечки зажечь? - попытался пошутить Латышев.
- Что? Свечки?.. Бред! Я - человек традиционных наук. А не шарлатан какой-нибудь. Кресло посредине комнаты, закрытое окно и опущенные жалюзи - это все, что нужно, чтобы меня не отвлекал от сеанса шум улицы и свет фар проезжающих автомобилей. А главное, чтобы все это вас не отвлекало. А по поводу свеч и прочего магического антуража - это не для моей практики.
Тем не менее, все, что происходило потом, сильно смахивало на магический сеанс.
Латышев сидел в кресле посреди полутемной (горели только через одну лампочки по периметру потолка) комнаты. Эскулап, назвавшийся
Эдмондом Яковлевичем Шпильманом, стоял сзади; Латышев слышал, что он тяжело дышит, но что он там делает, конечно, не видел. Никита
Владимирович смотрел прямо перед собой и старался ни о чем не думать. А прямо перед ним, у двери на пуфике сидел Женька и заворожено глядел куда-то поверх Никитиной головы.
- Ну, что? - спросил Женька одними губами. - Чувствуешь что-нибудь?
Латышев пожал плечами.
- А я еще ничего не делаю, - ответил Эдмонд Яковлевич непонятно кому, видимо, обоим. - Я только смотрю. Евгений, будьте добры, уберитесь отсюда к чертовой бабушке. Вы мне мешаете.
- А, ну, да. Я это…, на кухне пока покурю. - Женька удалился.
- Сейчас я сниму спазм, - продолжил Шпильман Латышеву. -
Постарайтесь сосредоточиться и представьте себе свою боль.
- Как это?
- Ну, представьте ее в виде куска пластилина что ли. Только не цветного и не разноцветного, а какого- нибудь нейтрального цвета.
Скажем, серого.
- А бледно-сиреневого можно? - Почему-то Латышеву захотелось видеть свою боль именно такого цвета. Наверное, потому что он терпеть не мог бледно-сиреневый. И вообще - все оттенки сиреневого.
- Бледно-сиреневого? Можно. А вы оригинал, однако… Пусть будет сиреневого.
- Бледно-сиреневого.
- Да-да… Представили?
- Пытаюсь…
- Кусок пластилина у вас здесь. - Шпильман легонько прикоснулся к его правому виску. - Собственно…, и здесь тоже, - коснулся лба.
Пальцы у экстрасенса были теплые, и еще при их прикосновении
Латышев почувствовал странный какой-то щекоток. Он пытался представить бесформенный кусок пластилина бледно-сиреневого цвета в своей голове, а Шпильман в это время надсадно сопел за его спиной.
Вдруг он перестал сопеть и затаил дыхание. Потом радостно воскликнул:
- Опа! Поймал, кажется. Да, поймал. Тяну. Вытягиваю…
Латышев и впрямь почувствовал, что боль уходит. Он сидел и всячески пытался помочь 'рыбаку' Шпильману, выталкивал из себя этот мерзкий бледно-сиреневый кусок пластилина.
- Все, - облегченно вздохнул Эдмонд Яковлевич и, выйдя из-за спины Латышева, встал перед ним. Латышев увидел, что лысина эскулапа блестит от пота. Шпильман промокнул ее платком, спросил:
- Ну, как? Легче стало?
- Ничего не понимаю. Голова пустая, словно с этим пластилином вы у меня все мозги вытянули.
- Мозги ваши в порядке. Сейчас вы должны спокойно полежать минут двадцать. И все придет в норму.
