- Давай уйдем отсюда, - хотел сказать он, но в горле вдруг пересохло, и он только сухо закашлялся.
Впрочем, она поняла все без слов. Они пересекли танцевальный круг, и пошли прочь, сзади осталось веселье, музыка и их однокашники. Они прошли по проходу между палатками. Впереди светила луна - круглая и очень яркая. И звезд на небе было не счесть, но они казались не отдельными звездочками, а брильянтовой пылью, сливаясь воедино и ослабив свое свечение в ярком свете луны.
На окраине полигона был овраг. И большая береза. Казалось, она еле удерживается на краю оврага, вот-вот упадет.
Кит скинул куртку и положил на землю. Касатка опустилась и Кит сел рядом. Он не знал, о чем говорить, он не хотел говорить, он хотел поцеловать Касатку и потянулся к ней. На его поцелуй, она ответила. Но как-то робко, тихо, едва шевельнула губами. Было понятно, что целоваться она совершенно не умеет.
Потом они все же говорили о чем-то. Касатка задавала какие-то вопросы, Кит отвечал, иногда невпопад. Это было не главным - разговорами они просто сдерживали себя от безумства. Они говорили, но думали не о том… Потом они снова целовались и не было ничего на свете слаще этих поцелуев. Кит понимал, что рядом с ним не просто девчонка, что с Касаткой нельзя, как со всеми. Он знал, что на его куртке сидит сама невинность. Он даже не понял, как так получилось, что его рука сама скользнула к девичьей маленькой упругой груди.
Случайно, наверное… Касатка замерла и Кит увидел страх в ее глазах. Он отдернул руку. Потом стал что-то говорить, но оборвал себя на полуслове. Возникло неловкое молчание. Касатка вдруг легко поднялась и потянулась к березовой ветке, пригнула ее к себе и прикусила зубами. Никита глядел на Касатку снизу вверх и ему нравилось так смотреть на нее. Тело Касатки вытянулось в струнку и стало похоже на стан березки. Волна нежности накатилась на Кита. Он встал, обнял Касатку и стал нежно целовать ее вытянутую шею, лицо.
Губы их встретились и слились в долгом поцелуе, отпущенная ветка взлетела вверх. Неожиданно Кит почувствовал какую-то штучку у себя во рту, какой-то маленький комочек. Он на мгновение отстранился, отвернул лицо и сплюнул.
- Это почка от веточки… - как-то испуганно прошептала Касатка.
- Почка? Почка от веточки? - почему-то Киту стало смешно. - От березовой веточки почечка…
И он засмеялся, схватив Касатку на руки. Касатка испуганно и немного виновато улыбнулась.
Он стоял на самом краю оврага и держал Касатку на руках. Овраг казался бездной, но совершенно не страшной бездной, а только бесконечной и непознанной, неизвестной… Неизвестность и бесконечность манила Никиту к себе, как манит бездонная пропасть, когда ты стоишь на ее краю.
А при свете дня можно было увидеть, что этот овраг был очень даже маленьким, совсем неглубоким.
- Давай прыгнем, - предложил он глупость.
- Зачем?
- Действительно…, зачем…
- Пошли лучше к нашим, Кит. Слышишь? Танцы закончились. В какой-то палатке на гитаре играют. Мишка Таушканов поет… кажется.
- Да, это Мишка…
Мишка пел 'Кошечку', пел вдохновенно и громко. Даже здесь, за границей палаточного лагеря отчетливо слышалось:
'дюнь-дюнь-дюнь-дюнь, дюнь-дюнь…'
- Пойдем?
- Ну, пошли, - нехотя согласился Кит, поставив Касатку на ноги…
…Он вспомнил все.
Вспомнил.
И подумал о счастье, мимо которого так бездумно и глупо прошел.
Она была рядом, птица счастья, а он не ухватил ее за хвост. А потом была жизнь. Он жил… Или думал, что живет. Ел, пил, зарабатывал деньги, менял любовниц - считал, что это и есть жизнь. Глупо! Как глупо… Все зря, все мимо. Пятьдесят три года бесцельно прожитой жизни. Жизни без счастья. Да, не было счастья в его жизни, и никого он не сделал счастливым… Касатка! Любимая моя! Прости. Прости, что не смог подарить тебе счастья. И уже не подарю…
…Несколько часов назад он услышал приговор, прозвучавший из уст доктора Эдмонда Яковлевича Шпильмана.
- Сколько? - спросил Кит хрипло.
- Бывали случаи…, - начал Шпильман.
- Сколько? - повторил Кит свой вопрос. - Мне надо знать точно.
Сколько мне осталось, док?
- Увы. Опухоль неоперабельная…
- Это я уже слышал. Сколько?
- Около месяца. Все зависит от разных причин. Чуть больше или чуть меньше. Бывали случаи…
…Месяц? Неделя? Больше месяца? Какая разница?..
Поздно. Уже слишком поздно. Пора заканчивать грустную историю под названием 'непутевая жизнь Никиты Латышева, так и не узнавшего что такое счастье'…
Кит снял с крючка связку ключей, в которой был и ключ от чердака.
Вышел на площадку. Кабина лифта оказалась на его этаже, словно кто-то нарочно подогнал ее сюда к нему. Он нажал кнопку последнего восемнадцатого этажа.
Кит стоял на краю парапета, но казалось ему, что стоит он на краю того самого оврага… Только сейчас он был один, Касатки не было рядом. Она была далеко. Она была очень далеко и становилась все дальше и дальше… Нет, не так… Касатка оставалась на месте, это он уходил.
Ветер трепал его седые волосы. Темнота и неизвестность манили.
Никто не кричал снизу, некому было его остановить.
Он шагнул.
Кит понимал, что шагает в небытие…, в смерть.
Моуди писал, что умирающие летят по тоннелю, в конце которого яркий свет. Не только Моуди, многие так утверждали. Кит не летел по тоннелю, он падал вниз - в бездонную пропасть. И света не было. Было не страшно падать в небытие, не страшно было умирать… Просто очень хотелось увидеть свет. И он закричал:
- Света! Све-е-та-а-а!!!
И было непонятно - требует ли он света, или зовет свою Касатку?
Касатка проснулась среди ночи.
Весь прошедший день она задавала себе один и тот же вопрос: ну, где же ты, Кит? Почему ты молчишь?..
Сейчас ей вдруг стало ясно. Ясно и страшно. Кита больше нет. Его нет! Нет! Нет! Нет! Совсем нет! Он писал, что если более трех дней нет писем от него, значит, с ним что-то случилось. Сегодня закончился третий день…
Касатка выбежала из спальни, в спешке накинула на себя что-то и, не закрыв дверь, выскочила во двор - в ночь.
Падал снег. На редкость крупные снежинки, такие непривычные для здешней зимы, высвеченные ярким лучом галогенового светильника, установленного над козырьком подъезда, медленно падали с черного неба, закручиваясь в спираль в многоэтажном колодце двора. Они опускались на ресницы Касатки. Но…
Касатка не чувствовала Никитиных поцелуев, это были просто снежинки. Они лежали на ресницах, таяли и сливались со слезами, медленно текущими по ее щекам.
