домик, что там, вдали копошатся на своих огородах люди, наши соплеменники. Их не было для нас. Мы были одни. Я и моя золотая
Зоинька.
- Ты помнишь, любимая? - спрашиваю я у нее, улыбаясь своим воспоминаниям.
- Я помню, - отвечает мне моя Зоя-елка, и я чувствую, что и она тоже улыбается. Немного смущенно.
Мы были одни на острове. Мы бродили между елками и сосенками, и нам представлялось, что мы - исследователи диковинной земли, подаренной нам судьбой. Над нами порхали не банальные капустницы, а райские птицы. Сосенки и ели обратились кокосовыми пальмами и секвойями. Заросли облепихи и боярышника - неизвестными экзотическими кустарниками, переплетенными лианами. Одуванчики становились розами. Остров был нашим Раем, а мы с Зоей - Адамом и
Евой, уже вкусившими от запретного плода. Рай опускался на нас, а мы опускались на землю. Мы любили друг друга исступленно и неистово.
Наверное, те времена были временами нашей второй молодости и не проходящей любви.
В этом лесу мне знакома каждая полянка.
- Ты помнишь?
- Я все помню, любимый…
Я выбирал маслят только среднего размера. Уважая старость, не брал переросшие грибы со светло- бежевой шершавой на вид шляпкой и с темной, почти зеленой губкой снизу. Пусть спокойно доживают свой короткий грибной век. И молодежь оставлял - пусть немножко подрастут. Пусть поживут. Правда, жить им, и молодым и старикам, оставалось совсем недолго - лес наполнялся хрустом ломаемых веток и разноголосым ауканьем. (И что аукать? раздраженно думал я, ведь заблудиться на 'Косом мысу' невозможно, тут даже слепой найдет дорогу назад). Сейчас эти аукальщики нещадно прошерстят лесок и унесут домой все, что смогут отыскать съедобного, а несъедобное распинают и раздавят подошвами ботинок и сапог.
Всегда ли я был таким? Таким, как сейчас - раздраженным и раздражающимся? Нет, не всегда. Когда живы были мои родные, я не замечал ничего негативного вокруг. Не замечал? Пожалуй, это не верно, я ведь не был слепым и глухим. Замечал, конечно, но не придавал этому особого значения. Все люди, окружающие меня, и все их поступки по большому счету были мне глубоко безразличны, так же глубоко, как небезразличны были мне мои родные - их жизни, их слова и мысли. Какое мне было дело до радостей и печалей других людей?
Может быть, поэтому у меня никогда не было настоящих друзей, только приятели? Семья заменяла мне все. Но и приятели не считали меня букой и злыднем, они думали, что я - легкий и положительно сориентированный на мир человек. Не скандалист, не склочник. Со мною можно было поговорить о чем-то отвлеченном, поиграть в шахматы, выпить после работы по кружке пива. А для сокровенного всегда можно найти другого, истинного друга, который с удовольствием тебя выслушает и примет участие в твоей судьбе.
А я жил в своем мире, и мне там было хорошо. А потом этот мир рухнул, и я рухнул вместе с ним, оставшись в живых, но превратившись в нелюдимого и желчного старика. Самое странное - то, что я это понимаю, но ничего не желаю менять в своем существовании.
Или не могу? Пожалуй, и то, и другое - не могу и не желаю.
Когда я выходил из лесу, мне встретились три грибника, шедшие навстречу - женщина и два мужчины. Один молодой, второй постарше.
Женщина с любопытством заглянула в мое неполное лукошко.
- Что, нет грибов? - удивилась увиденному.
- Почему нет? - усмехнулся я. - Есть. Нарезал сколько надо на жареху. Хватит.
Мужчины недоуменно переглянулись. Они искренне полагали, что природа не просто щедра для всех и каждого, а что она всецело принадлежит им одним, поэтому и забирать у нее можно все, что она дает. Не столько, сколько надо, чтобы удовлетворить собственный аппетит и кое-что оставить другим, а все.
Я снова раздражаюсь.
Было уже девять часов утра, когда я вернулся со своей 'охоты'.
Идя по проходу мимо Васиного образцово-показательного участка (пошел бы другой дорогой, но к моему участку другого прохода нет), я, конечно же, заметил Васю, задумчиво склонившегося над грядкой, и попытался, не вступая в разговор, который, я понимал, обязательно станет продолжением ссоры, тихо пройти мимо. Но Вася меня тоже заметил.
- А, интеллигент! - чуть ли не радостно, окликнул он меня. -
Вернулся с 'Косого мысу'? Масленков напластал? А я тут спецом для тебя одного сопливого масленка приберег. Хотел сам его замариновать, но вспомнил наш с тобой вчерашний базар и сразу про тебя подумал.
- Что за чушь? Ты, Василий…
Я осекся на полуслове. Вася шагнул в мою сторону, и я увидел за его спиной паренька, прикованного наручником к укосине крыльца
Васиной бани. На парне была темно-синяя ветровка с капюшоном, он стоял, опустив голову, и капюшон закрывал лицо. В его фигурке мне почудилось что-то знакомое.
- Ты что творишь, Василий? - зло сказал я. - Да за такое…
- А че? Стрелять ты мне не велишь, так я его в плен взял. И наручники зятевы пригодились. Забирай ворюгу, перевоспитывай. Только наручники я тебе не дам, самому надо.
Я без разрешения ворвался на Васину территорию.
- А ну отстегивай немедленно!
Вася ухмыльнулся и пошел освобождать пленника. Отстегнул наручники и, крепко обхватив мальчишечью тонкую руку, подвел парня ко мне.
Точно! Это был тот самый пацан с кладбища.
- Держи крепко, - посоветовал косой Вася, - он прыткий сопляк.
Пацан насупившись посмотрел на меня и сказал с вызовом:
- Держи крепче, как тебе этот косой мудак советует. Только я один хер убегу! Держи, не держи.
- А я и не собираюсь тебя держать, - возразил я спокойным тоном.
- Я тебя завтраком накормить хотел.
- Ага, - кивнул Вася, - покорми его еще. Он враз и перевоспитается.
Я вскинул голову на Васю-тюремщика, зло посмотрел в его настоящий глаз, но говорить ничего не стал.
- Пошли, - сказал я пацану. - Мой участок рядом. Сейчас чаю вскипятим. У меня колбаса есть, сыр. А может, яичницу пожарим? Тебя как звать-то?
- А что?
- Прежде, чем за один стол есть садиться, надо познакомиться.
- Ну, Мишкой меня звать, - шмыгнув носом, ответил пацан. Я вздрогнул. - А что это ты дядя такой добрый? Мальчиков, небось, любишь? Если приставать будешь, я тебе сам такую яичницу организую!
Мало не покажется. Понял?
Василий трубно заржал за нашими спинами. Я опять не стал на него реагировать.
- Нет, Миша, - сказал я, - приставать я к тебе не буду. Я не гомосексуалист и не педофил, если ты это имеешь в виду.
