напомнил главный герой - непокорный, дерзкий и в то же время мягкий, романтичный и мужественный. Хотя внешне они несхожи. Потом увидел среди фамилий трех авторов сценария
Александра Сацкого. Но, опять-таки: тот ли?
И вдруг в киоске 'Союзпечати' вижу книжечку из серии
'Киносценарии': сценарий этого фильма! На обороте обложки - портреты авторов. Если бы я даже не узнал в нем своего знакомого бывшего офицера (а я сразу его узнал!), то нашел бы в краткой биографической справке подтверждение: да, это он 'служил офицером на Дальнем
Востоке'…
Путь у нас с Иваном, как почти у всех, кто с Запада, был на много дней общий, но я его еще и пригласил к себе в гости, и он согласился побыть в Харькове дня три. Как в Ворошилове, в вокзальном ресторане, мы встретились с майором Гришей Шутовских, как он провожал нас руладами песен в вагоне - рассказано выше.
Маленький майор остался на перроне, а мы уехали… Прощай навсегда, Дальний Восток!
*Глава 42.** Поезд пьяного следования*
Пассажирский поезд 'Владивосток - Харьков' находился в пути от начальной точки до конечной десять суток. Позже дорогу спрямили, перевели на электровозную тягу, и время пути сократилось до восьми суток. Видимо, и по сей день так…
В теплое время года дорога местами неописуемо красива, особенно когда состав следует над Байкалом. Но мне в такую пору довелось проследовать лишь раз - правда, в товарняке, что дает преимущество: из отодвинутого дверного проема гораздо шире обзор, а, кроме того, поезд идет вдвое медленнее, часто останавливается, и это дает больше времени полюбоваться попутной красотой. Теперь, как и на год раньше
(при поездке в отпуск), на дворе стояли трескучие морозы, стекла вагонных окон заиндевели, и мало что можно было рассмотреть.
В солдатском вагоне, как и в любом 'общем, бесплацкартном', нижние полки предназначались для сидения, лежать можно было, только заняв верхнюю полку (или вскарабкавшись под потолок - на третью, багажную). Садясь в поезд на промежуточной станции, мы с Иваном были готовы к тому, что вторые полки нам не достанутся. Но неожиданно на нас поработали наши погоны: хотя мы ничуть на скрывали, какие мы
'офицеры', но рядовые и сержанты оказывали нам всяческие знаки почтения: немедленно устроили лежачие места, причем - в одном купе, называли 'товарищами младшими лейтенантами', уступали в проходах дорогу…
Как уже было сказано в одной из начальных глав этого повествования, мне довелось изъездить Россию вдоль и поперек. От каждой поездки в памяти остались встречи с разными людьми, но - только не от этой! Кроме главного моего попутчика, Ивана Оленченко, помню лишь одного. Это был солдат из нашего же полка, молдаванин, комиссованный по состоянию здоровья и уехавший несколькими днями раньше нас. Неожиданно в Кургане он вошел в наш вагон, таща с собой, кроме того чемоданчика, с которым уехал из Чернятина, еще и целый мешок продуктов. Оказалось, здесь, в Зауралье, уже лет десять как живет его близкая родня - дядя с семьей, раскулаченный и высланный из Бесарабии советской властью вскоре после освобождения от немцев.
За эти годы новоселы обжились на новом месте - хоть снова раскулачивай! Они с дорогой душой приняли племянника, а провожая снабдили огромным запасом провизии. Парень с огромным удовольствием то и дело вытаскивал из своего чувала то сало, то кусок жареной индюшатины, то кружок домашней кровяной колбасы - и уплетал все это за обе щеки.
Мы с Иваном к этому времени тоже успели насладиться жизнью и свободой: начав с обильного возлияния в вокзальном кабаке, каждый день ходили в вагон-ресторан обедать, хотя денег было у нас менее чем в обрез. Но уж так мы были молоды и безрассудны, что совсем не задумывались над завтрашним днем. А главное, не учли, что примерно к середине пути нас ждет неотвратимое и разорительное событие: необычная встреча Нового, 1957. года. Необычная потому, что происходила она в поезде 'Харьков - Владивосток'.
Транссибирский экспресс - это своего рода анклав на колесах. У него свои, обусловленные неповторимой спецификой Дороги, правила и законы. Садясь в этот поезд в начале маршрута, пассажиры до конца пути не переводят стрелки своих часов на местное время. хотя состав прорезает семь часовых поясов. И делают это, лишь прибыв к месту назначения. Но есть один день в году, когда, не сговариваясь, все пассажиры на протяжении семи часов трижды вынуждены фиксировать свое движение во времени, как фантастические путешественники из мира парадоксов Эйнштейна. Этот день - Новый год.
Мы выехали из Ворошилова числа 26-го или 27-го декабря. Новый год застал нас где-то в Центральной Сибири. По какому времени его встречать? На наших часах время было дальневосточное - вот мы и начали новогоднюю трапезу за 7 часов до москвичей или харьковчан.
Через несколько часов повторили - по времени местному (скажем, новосибирскому). А еще спустя часа три-четыре - по московскому.
Конечно, по этому принципу можно было встречать его затем по международному, еще позднее - по американскому… Но пассажиры транссибирского - патриоты и так далеко не заезжают.
Однако и без Европы с Америкой поезд забрался в такую бесшабашную пьянь, что порой казалось: он и сам шатается от хмельного перебора.
На весь состав, должно быть, лишь машинист вынужден был оставаться трезвым, как стеклышко, да и в этом хотелось усомниться. Но что сто процентов наших попутчиков были пьяны вдрабадан - за это могу поручиться, как за себя и за Ивана.
Какой, все же, ветер гулял в голове у нас - 26-летних женатых мужчин (а один был уже и отцом)! За семь часов непрерывного пира мы, разживаясь (уж не помню, где и как) все новыми бутылками горячительного, катастрофически опустошили собственные тощие кошельки и к моменту, когда в вагон вставился наш молдаванин со своим мешком разносолов, у нас с Иваном Харитоновичем оставались считанные рубли.
Прошу не воспринимать эти два последних слова за метафору или гиперболу - проспавшись после многочасовой попойки, мой спутник вызвал меня в тамбур и спросил напрямик:
- Слушай, у тебя остались какие-то деньги?
Я стал выворачивать карманы, считать. Он, оказывается, подобную процедуру уже проделал - и опешил: денег почти не было. Как ни дико сейчас покажется со стороны, мы такими подсчетами до сих пор не занимались: в вагоне-ресторане то один рассчитывался за обоих, то другой, на станционных базарчиках покупали у бабок всяческое съестное тоже попеременно - и каждый, видя, что свой кошелек тощает, втайне надеялся на другого… Теперь надеяться стало не на кого: из самых дальних кармашков было все извлечено до копейки - денег почти не осталось! В оставшиеся четыре дня пути мы были обречены на самую жестокую голодуху!
Вокруг нас по-прежнему царила атмосфера доброжелательного к нам уважения, каждый из нас по- прежнему оставался 'товарищем младшим лейтенантом', невозможно было и помыслить о том, чтобы признаться в нашем дурацком легкомыслии кому-нибудь из окружающих нас солдат, а офицеров в солдатском вагоне, кроме нас - и тоже мне 'офицеры'!- ни одного не было, не у кого и взаймы попросить… Признаюсь, что я бы все-таки попробовал, но Иван оказался человеком немыслимой гордыни - он мне прямо-таки приказал: 'Не смей!' - и я подчинился.
В вагоне продолжали пить-есть, опохмеляться и закусывать, но мы, как и положено степенным, серьезным младшим лейтенантам, 'завязали', ссылаясь на то, что-де 'хорошенького понемножку'. В силу обуявшей
Харитоновича гордыни, надо было скрывать финансовую катастрофу, создавать видимость нормального, солидного течения жизни. И мы продолжали делать вид, что по-прежнему ходим обедать в
