Тот послушно взялся за рукоять. Начал работать спокойно, ровно — видать, успел кое-чему у отца научиться.
— А я можно? — подбежал следом второй мальчишка. — Я тоже хочу!
— Тебя как звать-то? — наклонился над ним Олег.
— Третей…
— Так работы на всех хватит, Третя, такая уж это штука. Ты погоди покамест. Как Одинец за молоток возьмется, так тебе меха достанутся.
— Сколько за работу-то спросишь, мил человек? — перебил его волхв.
— То не ко мне, то к хозяйке иди, спрашивай. Сам знаешь, ее кузня, ее уголь, ее дом.
Перебросив прокованную криницу в угли, Середин ухватился за светящийся изнутри топор, кивнул пареньку:
— Ну-ка, Одинец, подержи его лезвием кверху, чтобы мне металл проще заровнять было…
Затупив топор, но зато сделав лезвие почти прямым, ведун нагрел его снова, проковал кромку, формируя новое лезвие:
— А теперь смотри, Одинец. Да и ты, Третя, тоже. Когда не целиком что-то калить нужно, а только край, как у топора, мы его в воду опускаем и качать начинаем, вверх-вниз, чтобы переход равномерный был…
Топор, опускаемый в болотную воду, возмущенно зашипел.
— А почему целиком не бросить, дядя? — пискнул от мехов младший.
— То, что не закалено, оно мягче. Кромка каленая — она острая, а основа под ней мягкая. Оттого топор и режет хорошо, и не раскалывается, коли на твердое что попадет. Нижний слой чуть сминается, и всё. Щербинка маленькая останется, или точить придется по новой. Но работать можно.
— Никак, хозяин новый появился? — заглянула в мастерскую бабулька в овчинной душегрейке почти до колен. — Беда у меня. На клюке на старой шип совсем сточился. Зима придет, на льду опять падать стану.
— А железо есть, новый сделать?
— Дык, милок, запасец здеся, помнится, был.
— Ступай, бабуля, к хозяйке. Ее кузня, ее уголь, ее железо. Как скажет, так и сделаем.
— А нож из косы сточенной сделать можешь? — спросил кто-то из-за старушечьей спины.
— Косарь али несколько маленьких? Хотя какая разница? Коли хозяйка разрешит — неси.
— Да ты, оказывается, кузнец?
— И ты здрав будь, Захар, — кивнул мужику Середин.
— Тут такое дело. Воротины у меня на железных петлях висели. Пока я катался, лопнула одна чуть далее петли. Может, сваришь?
— Железо на петле толстое?
— С мизинец.
— Не смогу, — развел руками Олег. — Для сварки такого железа кувалда нужна пудовая, моим молоточком не прокуешь. А тяжелого инструмента я не вожу, сам понимаешь.
— Так были же у Беляша кувалды!
— В схроне они, — подошла Людмила. — Ты, чужак, сделай бабе Вене шип, коли не лень. Чего ей мучиться?
— А коловорот сделать сможешь? — опять издалека спросил кто-то. — И нос на сохе оправить?
— Ты из двух старых ободьев тележных новые сделать могешь?
— А подкову?
Толпа у кузни собиралась на глазах. Да и чего удивляться, коли в деревне несколько месяцев никто с железом не работал? И тут вдруг черной волной в голову врезалась знакомая до ужаса смертная тоска:
— Твари безродные эти половцы! Всех степняков резать надобно, гноить под корень!.. — Он опять ухнулся в омут ненависти и тоски, ничего не видя и не понимая, не ощущая времени, пока наконец впереди не появилась светлая точка, к которой, словно по тоннелю, он устремился со всё возрастающей скоростью. — Давить их, давить! Давить ублюдков! Давить…
Середин попятился, теряя равновесие, уперся на что-то спиной, сполз на землю. Сжал ладонями виски, качая головой. Селяне молча стояли вокруг кузни, страх в их глазах смешивался с жалостью. Олег нашел глазами Захара:
— Сколько я тут… В беспамятстве опять… Долго?
— Не, не очень, — покачал головой мужик. — Может, тебе к волхву? Исцелит дед, он много умеет. Много годков богам жертвы приносит, все уж со счета сбились.
— Пустое… — Ведун сделал несколько глубоких входов и выдохов, поднялся на ноги. — Работа вылечит.
— Ты косарь мне сработать обещался, — втиснулся вперед рябой круглолицый парень.
— Всё я сделаю, всё! — вскинул руки Олег. — Только, мужики, давайте не сразу. Вы уж распределитесь как-нибудь. Опять же, с Людмилой тоже сговориться надобно.
— Так ты петлю сваришь?
— Я привезу струмент, — тихо кивнула женщина. — Пойдем, Тонечка, запрячь поможешь. До сумерек обернусь.
— Значит, Захар, приходи завтра, — пожал плечами Середин. — А ты… Ну, давай свои обломки. Одинец, добавь уголька маленько, прогорает уже. Знаешь, как класть надобно?..
— Светлячок! Светлячок!
Сено зашуршало под руками, почему-то не отлетая в сторону, а забираясь за шиворот, опилки впивались под ногти, словно пытались его остановить — но он всё равно зацепил кончиками пальцев край доски:
— Светлячок! Света!
И увидел темное лицо, детские тела.
— А-а-а!
Олег скатился с полатей, согнувшись, выскочил иа улицу, сбежал с крыльца, судорожно ловя ртом воздух:
— Нет! Нет! Не-е-ет!!!
Мир вокруг молчал, замерший в морозном безмолвии — в небе кружились первые недолговечные снежинки, у болота кончики стреловидных листьев осоки серебрились инеем.
— Что, тяжело? — выйдя из дома, остановилась рядом Людмила.
— Не могу, — мотнул головой Олег. — Жить не хочется.
— Вот и мне не хочется…
Они помолчали, глядя на раскинувшуюся до леса смертоносную, но в то же время спасительную топь. Неожиданно женщина громко хлюпнула носом. Потом еще раз, и вдруг заревела в голос.
— Ты чего? — испугался от неожиданности Середин. — Ты это чего?
Он обнял Людмилу, прижал к себе, надеясь хоть немного приглушить звуки рыданий, кажущиеся в ночи громоподобными:
— Да что с тобой? Перестань!
