— Не хватайся за куш, который поднять не сможешь, кузнец. Удачи не принесешь, людей погубишь. Вон, какая сила собралась! Ты хоть помыслить способен, чего такой ратью добиться можно? — Воин встал перед Олегом, глядя ему прямо в глаза: — Не упусти удачи, кузнец, не губи людей понапрасну. Отдай войско под мою руку. Мне не впервой мечом славу искать. Признай меня при всех воеводой, прими мою руку, а я тебе тройную долю супротив прочих положу.
Середин задумчиво почесал нос. В одном Княжич был прав совершенно точно: водить рати в поход Олегу пока еще не приходилось. Может, действительно не рисковать и передать бразды правления воину, явно имеющему какой-никакой, но опыт? Выглядел тот, конечно, даже моложе самого ведуна, но что из того? Александр Невский в восемнадцать лет разгромил шведов на Неве, а в двадцать — крестоносцев на Чудском озере. Иван Грозный в свои двадцать лет лично разбил втрое более сильного Дивлет-Гирея под Тулой и взял Казань, а через три года — заслужил титул покорителя ханств и отодвинул границу Руси от подмосковной Клязьмы к предгорьям Кавказа. Александра Македонского и поминать не стоит — в те годы, когда юные лейтенанты получают свои первые звездочки, он уже в могиле лежал. Может, действительно не рисковать и…
— Ладно, кузнец, — махнул рукой воин, — за старания твои пять частей супротив обычного ратника дам.
Но с другой стороны — коли Княжич так умел и хваток, почему он сам до сих пор людей на половцев не поднял? Неужели до сего дня ни разу русские пределы не тревожили? Может, не верят ему почему-то люди кшеньские? Тогда зачем их под нелюбую власть подводить?
— Неужели тебе мало, кузнец? Ты хоть представляешь, что такое пять частей? Да у половцев на каждую долю только коней по пять голов может выпасть, прочей скотины не считая. Добра у степняков почитай, что и нет, а вот девки ласковые. Персы за них серебро не считая отсыпают. На пять долей заместо старухи своей можешь голубку юную заполучить… Да ты посмотри на меня, кузнец! Я же боярин родовитый, моих предков все князья по батюшке величали. Ужели думаешь, я с дружиной своей под какого-то лапотника пойду?! Соглашайся, не то враз разверну охотников да назад уведу! Ты ведь попортишь всю задумку да голым и поротым назад вернешься!
Да, Княжич явно знал, за что собирается рисковать животом. Одна беда: по исстари заведенному на Руси обычаю любым предприятием командует не самый родовитый, не самый старший и опытный, не самый любимый — а тот, кто людей на дело созывал. А уж там охотники сами смотрят: готовы с заводчиком дело иметь — или легче на печке теплой в потолок поплевать. И если ведун сам не откажется от своего положения — ничего боярский отпрыск изменить не сможет, будь он хоть семи пядей во лбу.
— Ты на кого из половцев идти-то собираешься, мил человек? — полюбопытствовал Олег.
— Ништо, в степи путей много, — отмахнулся воин. — На кого-нибудь да выведут.
— Я тебе способ подскажу, как осуществить сие можно, Княжич, — наклонился вперед Олег. — Выходишь на торг, берешь колотушку, да и бьешь в биту. А чуть опосля, как народ сберется, клич бросаешь.
— Глумишься, лапотник? — вспыхнул воин. — Ну-ну, посмотрим, кому в степи смешней придется.
Он откинул полог и бегом выскочил прочь.
— Че случилось, дядя Олег? — поинтересовался от сарая Одинец.
— А ни че, — отозвался ведун. — Ты быка нашел?
— Уговорился, дядя Олег. Токмо не знаю, каких скакунов отдавать, каких оставлять.
— Себе пару выбери, под седло и заводного. А двух других отведи.
И мальчишка радостно убежал. Облегающая спину кольчуга холодно заблестела, словно драконья кожа, кольнула в глаз неожиданно яркой искрой. Он так радовался каждой мелочи, приближающей его к званию воина, словно готовился на праздник, а не на встречу с возможной смертью. Хотя — кто думает о смерти в неполные пятнадцать лет?
Уклоняясь от столкновений с охотниками, снующими по всем дворам и проулкам, Олег направился к Захару. Над Суравой витал явственный запах пива, словно хмельной дождь залил им все крыши и землю. Кое-где уже пели грустные протяжные песни о том, как кто-то где-то сложил буйну голову, а его никак не дождутся, а может — замерз, а жена-то оказывается, красавица. Среди взрослых ратников о красотке Маре с ее чашей явно не забывали. Да только отношение к возможной кончине было какое-то романтическое, если не сказать — любовное. Прям как за ней специально и собирались.
У старшего на дворе тоже пили. Буривой, Ярополк Кожемяка и Захар чинно сидели на чурбачках возле телеги без бортов, на которой, как на столе, стояли две крынки, в емких деревянных ковшах плавала по янтарному напитку белая пена, рядом, уже полуободранные, красовались два вяленых леща. Прямо охотники на привале. Чего не хватало для полноты картины — так это газеты «Правда» под угощением, прижатой от ветра тяжелым двуручным мечом.
— Лада! — крикнул Захар, увидев гостя. — Еще ковш нам принеси!
— И меду! — добавил Буривой.
— Два слова сказать тебе можно? — кивнул ему Олег.
— Счас, мужики, перемолвимся… — поднялся тот, подошел к воротам.
— Что за парень такой, этот Олеша? — тихо поинтересовался Середин. — Он что, и вправду княжич?
— Не, князей у него точно в предках не видали, — засмеялся мужик, приглаживая бороду. — Боярских кровей, может, и нацедил ему кто из гостей владимирских. Шла молва, в Руссе он кого-то из родовитых порезал, да от виры с сотоварищи сбежал. У нас на Кшени и осел, подалее от глаз княжеских да посадниковских. У нас воля, мы лишнего не спрашиваем, был бы человек добрый.
— А он добрый?
— Кто знает? — пожал плечами Буривой. — На промысел какой-то по весне на ладье уходит, к первому льду завсегда возвертается. Может, торг какой хитрый ведет, может, еще чем промышляет — неведомо. Но прибытки у них изрядные, ныне вторую ладью в город привели. О себе ничего не сказывает, простого люда сторонится, но и ссор не затевает. Опасаются его люди, но вслух не сказывают.
— А Кожемяка каков?
— Мужик честный, не жадный. Шорники ему верят, да и кожевенники тоже. Может, и не хитер, да не обманет ни в жисть. Коли сомневаться в правоте станет — скорее свое отдаст, нежели на чужое позарится. Такому, согласись, и живот доверить не боязно, потехи ради губить не станет. Вот Княжич, мыслю, он может. Нет у него… света в душе, что ли. Темный он.
— Может, колдун?
— Молвишь тоже, — засмеялся Буривой. — Кабы он чародействовал — чего от виры бежать? Отвел бы глаза всем, и ладно.
— Больше двух, говори вслух! — потребовал от телеги Ярополк.
— Да, видать, Княжич наш ужо успел воеводе на мозоль наступить. Любопытствует, кто таков.
— Княжич наш парень хваткий, с ним сговориться стоит, — подмигнул Кожемяка. — Завсегда с прибытком. И ватага его, что ни лето, не мене, а больше становится. Хитер молодец, да не дурак. Не ведаю, где он промышляет, ан плакаться никто не приплывал, да и своих никогда не трогает. А че там за лесами, за лугами деется — нам дела нет. Ушлый ватажник, с таким не пропадешь. Садись, воевода, опробуй меда хозяйского. Ох, хмельной…
Теперь Олегу все стало ясно окончательно. Про таких ватажников, что на ушкуях своих от Англии до Персии, и от Византии до Урала отметиться успели, он слыхал. И как эти архаровцы во время монголо-татарского ига один только Сарай, столицу Золотой Орды, раз пятьдесят сжечь ухитрились, «покорителей вселенной» из собственных юрт в степь выгоняли, а их девок вместе с
