К полудню половцы шли уже совсем по пятам, всего метрах в ста за отступающими русскими. Судя по отдельным болезненным выкрикам, их стрелы и вправду начали пробивать щиты, а потому Олег, оглянувшись на бледного Одинца, тоже несущего в щите четыре стрелы, громко скомандовал:
— Пора! — Несколько ратников резко развернулись на «скифский выстрел», зловеще запели луки. С такого расстояния отборные мастера просто не могли промахнуться, и почти каждая из драгоценных стрел нашла себе жертву. Половцы отхлынули, оставив на снегу семь неподвижных тел — а раненых было, наверняка, больше раза в три.
Кровавый урок пошел на пользу — приближаться так близко степняки больше не рисковали. А потому третий день окончился так же, как и предыдущие — в сумерках обоз благополучно свернулся в кольцо. Однако до Олыма оставалось еще три, целых три очень долгих перехода.
На четвертый день, к изумлению ведуна, половцы позволили своим врагам тронуться в путь без всяких препятствий, а сами первые два часа светлого времени мирно скакали позади на удалении около километра. Но потом… Потом от общей массы кочевников отделились около полутора сотен всадников и с гиканьем, посвистом и улюлюканьем помчались вперед, грозно вскидывая копья.
— Ко мне!!! — закричал Олег, разворачивая скакуна. — Сомкнуться, сомкнуться!
Ратники, прикрывавшие обоз по сторонам, помчались, погоняя коней, к воеводе, сомкнули общий строй, все дружно опустили рогатины, поскакали навстречу — но в последний момент половцы отвернули — а степняки из второго ряда торопливо выпустили по нескольку стрел, гулко застучавших по щитам.
— Не гоните! — натянул поводья Середин. — От обоза далеко оторвемся! Возвращаемся…
Они повернули и поскакали назад, сопровождаемые насмешливым улюлюканьем. Но к тому времени, когда охотники нагнали хвост обоза, половцы успели восстановить прежнее построение, с копейщиками в первом ряду, и опять начали атаку. Ратники развернулись — подставить копьям спину способен только законченный самоубийца.
— Хе-хе, воевода! — проорал Лабута, оказавшийся рядом с Олегом. — Похоже, мы всё-таки уйдем из этой проклятой степи!
— Чего?! — не понял ведун.
— Стрелы у них, мыслю, тоже кончились! Вот и берегут, в копи…
Договорить бортник не смог — одна из половецких стрел вошла ему точно под срез железной шапки, пробив лоб. Степняки, сделав свое дело, отхлынули. Прихватив пошатнувшегося суравчанина за плечо, Середин удержал его в седле, ухватил поводья, поворачивая коня. Остальные ратники тоже направились за уползающим обозом.
— Одинец, — попросил ведун, когда они поравнялись с задними повозками. — Скачи с Лабутой вперед, найди телегу, чтобы его туда положить… Электрическая сила!
Половцы с радостным гиканьем затевали новую атаку.
Одинец вернулся с Багряной Челкой минут через двадцать, пристроился рядом:
— А это правда, что дядя Лабута сказывал?
— О чем?
— Ну, что у половцев стрелы кончились, и теперь они пускать токмо изредка станут?
Олег вздохнул, помолчал, думая о том, стоит ли открывать мальчишке глаза, потом решился:
— Видишь, вдалеке конница половецкая идет?
— Да, дядя Олег.
— Идет спокойно, не торопясь. Отдыхает, можно сказать. А мы с сотоварищами весь день то в их сторону скачем, то обоз нагоняем, потом опять от малой силы половецкой избавляемся, потом опять нагоняем. У нас, Одинец, этак к сумеркам сил не останется ложку держать, не то что сечу серьезную вынести. Да и лошади все запыхаются. Так что не стрелы они берегут. Они нас выматывают, чтобы к вечеру главной силой и прихлопнуть.
— А что делать, дядя Олег?
Это был серьезный вопрос — что делать? Рассчитывать на уставших не менее его самого охотников смысла нет. К сумеркам они не то что сопротивляться — они смерть с радостью примут, только бы покой обрести. Магию использовать, чтобы отвести глаза от такого огромного сборища людей и добра, — тоже тяжеловато. К тому же Ворон предупреждал, что в степи — своя магия, и особо учеников ей не учил. А может — сам знал не лучшим образом. Предупреждал только, что в степях ни в коем случае не стоит беспокоить Белого змея, хранителя безлесых угодий.
— Захара мне найди, Одинец. Немедленно!
Старший из суравских охотников примчался через полминуты — судя по тому, то у его плеча кольца брони расползлись и снизу выпирала сложенная тряпица, мужику уже досталось от настырных степных стрелков.
— Что скажешь, воевода? — с хрипотцой спросил он. — Придумал чего, али в последний путь готовиться присоветуешь?
— Слово я знаю нехорошее, Захар, — скинув рукавицу, отер лицо ведун. — Сорок сороков бед на нашу проклятую голову.
— Нешто нам этой напасти мало? — указал в сторону половцев, готовящих новую атаку, старшой.
— Так ведь степь одна, Захар…
— То верно… колдун, — кивнул мужик.
— Волосы мне нужны и слезы. Того, кто на этой земле родился. И огонь открытый.
— Ну, волосы у пленницы любой срезать можно. И слезы… Токмо куда я их соберу?
— На тряпицу любую, — облизнул пересохшие губы Олег. — Пусть в начале обоза огонь кто запалит. Одинца послать не могу. Он, сам видишь, ныне однорукий. Как огонь, волосы и слезы приготовишь, за мной посылай. Авось, успею, пока рать мимо не пройдет.
— Попробую, воевода, — вздохнул мужик. — Ныне на тебя вся надежа.
— Коли половцы прорвутся, как я одной лапой отбиваться-то стану? — вдруг высказался мальчишка. — Да еще левой!
— А каково бабам нашим приходится, коли нам их защитить не удается? — покосился на него Олег. — Нам хорошо: сгинули, коли слабы оказались, в сече — и никаких печалей. А им терпеть. Вот и побудь маленько в их шкуре. Вкуси, так сказать, разницу.
— Я же не баба, дядя Олег! — обиделся паренек.
— Ну и что? Всё равно знать нужно разницу между тем, что значит умереть с честью или победить любой ценой.
— А в чем разница?
— Чаще всего — это одно и то же. Но иногда можно выбирать. Держи Челку, знаменосец. Половцы идут…
И уже в который раз русские ратники, опустив рогатины, ринулись в контратаку — и в который раз степняки, рассыпавшись, метнули стрелы и пустились наутек. Охотники натянули поводья — но из их строя выбежали сразу два коня, помчались в степь. Один из воинов выпал из седла — другой так и остался, понурив голову, раскачиваться на своем скакуне.
— Есть выбор, — пробормотал себе под нос Середин. — Или сгинуть в честном бою и не увидеть, как добро наше грабят, раненых режут да девок обратно в рабство тащат. Или пропасть всем вместе, ни на какие милости от врага не надеясь. Что скажешь, Одинец?
