4
Вскоре после половины восьмого Том Брайс, миновав на своем спортивном серебристом «ауди- эстейте» теннисные корты, оказался в районе Хоув-парка — излюбленного места отдыха брайтонцев. Вот и сейчас здесь было полно народу: кто-то выгуливал собак или играл в спортивные игры, а кто-то просто лениво загорал на траве, наслаждаясь теплом этого долгого дня в самом начале июня.
Окна в машине были опущены, и в салоне витал ветерок, напоенный запахом недавно подстриженных газонов, прекрасно сочетавшийся с мягким голосом Гарри Конника-младшего, которого Том любил, а Келли считала не заслуживающим внимания. Впрочем, Синатра ей был тоже до лампочки. Она была органически не в силах воспринять хороший вокал, поскольку страстно обожала такие стили, как «хаус» и «гараж»: все эти таинственные пульсирующие звуки, каковые ему никогда не удавалось связать воедино.
Чем дольше они жили вместе, тем, казалось, меньше у них остается общего. За последнее время Том не мог вспомнить, чтобы им понравился один и тот же фильм, и «Джонатан Росс» по вечерам в пятницу был чуть ли не единственной телепрограммой, которую они постоянно смотрели вместе. Но они любили друг друга, в этом-то он не сомневался. К тому же дети — важнее
Эти вечерние минуты Том ценил больше всего на свете: вернуться домой к обожаемой семье! И сейчас контраст между липкой духотой Лондона, а затем — мучениями в поезде и очарованием тихого брайтонского вечера казался особенно ощутимым.
Его душевный подъем достиг головокружительных вершин к тому моменту, когда он пересек чванливую Вудленд-Драйв, прозванную в городе Садком миллионеров с ее длинными рядами симпатичных, стоящих особняком домов; многие из них от дороги отделяли живая изгородь, а то и лесок. Келли мечтала когда-нибудь тут поселиться, но сейчас по финансовому положению семья Брайс пребывала не в той весовой категории. «И, судя по тому, как идут дела, скорее всего, там и застрянет», — хмуро подумал Том. Он продолжал ехать на запад, вдоль куда более скромной Голдстоун-Кресчент, по обе стороны застроенной аккуратными коттеджами на две семьи, а затем свернул направо на Верхнюю Виктория-авеню.
Никто точно не знал, почему ее называют «верхней», поскольку «нижней» Виктория-авеню в городе не было. Пожилой сосед Тома Лен Уэйнрайт, тайно прозванный им с Келли Жирафом, поскольку вымахал почти до семи футов, однажды в приступе не вполне здоровой эрудиции проорал через ограду, разделяющую их участки: должно быть, это потому, что улица ведет к вершине довольно крутого холма. Конечно, это было не самым толковым объяснением, но лучшего никто пока не придумал.
Верхняя Виктория-авеню располагалась в районе, построенном лет тридцать назад, но до сих пор выглядящем так, будто он еще не достиг зрелости. Платаны вдоль улицы по-прежнему смахивали на подросшие саженцы, а не настоящие деревья, красный кирпич двухэтажных коттеджей все так же блестел чистотой, деревянная, в тюдоровском стиле, отделка крыш не пострадала от нашествия червей и непогоды. Это была тихая улочка с кучкой магазинов на горке, где в основном жили сами владельцы — как правило, молодые пары с детишками. В отличие от Лена и Хильды Уэйнрайт, пенсионеров из Бирмингема, переехавших сюда по совету врача: мол, морской воздух будет полезен для астматички Хильды. Впрочем, Том придерживался мнения, что старушке было бы куда пользительнее не выкуривать по две пачки сигарет в день.
Он загнал свою «ауди» на стоянку рядом с ржавеющим «эспейсом» Келли, сунул в карман мобильник и вылез из машины, прихватив с собой кейс и букетик цветов. Газетный киоск напротив был еще открыт, как и маленький гимнастический зал, но в парикмахерской, скобяной лавке и риелторском агентстве жалюзи были опущены. Неподалеку на автобусной остановке, передавая друг другу сигарету, топтались две девочки- подростка, вырядившиеся для вечерней дискотеки в такие короткие мини-юбки, что едва прикрывали ягодицы. На секунду задержав взгляд на их стройных ножках, Том тут же почувствовал себя старым развратником и поспешно отвернулся.
А затем он услышал, как открылась входная дверь, и голос Келли возбужденно прокричал:
— Папа вернулся!
Будучи бизнесменом, Том никогда не лез за словом в карман, но, попроси его кто-нибудь описать, что он испытывает каждый вечер по будням, когда приезжает домой и его радостно встречают самые близкие на свете люди, вряд ли сумел бы это сделать. Это был сплошной поток радости, гордости, чистой любви… Если бы он мог навеки запечатлеть хоть какое-то мгновение жизни, наверняка выбрал бы это: вот он стоит на пороге, детишки с радостным визгом крепко его обнимают, а их восточноевропейская овчарка Леди уже с надеждой на морде сжимает в зубах поводок, шлепая лапой по земле и бешено виляя хвостом. И тут навстречу выходит сияющая Келли…
Она и в самом деле стояла на пороге в брючках из денима и белой футболке, ее лицо, обрамленное светлыми кудряшками, освещала чудесная улыбка. Том вручил ей букет розовых, желтых и белых цветов.
Келли поступила так же, как всегда, когда он дарил ей цветы. Ее голубые глаза сверкнули от радости, секунду она повертела их в руках, восхищенно ахая, как будто это самый чудесный букет из всех, что она когда-либо видела. Затем она поднесла его к носу — маленькому, вздернутому носику, столь любимому Томом, — и понюхала их.
— Ого! Вы только посмотрите. Розы! Мои самые любимые цветы самых любимых расцветок. Ты такой заботливый, дорогой! — Она поцеловала мужа.
Сегодня поцелуй длился дольше обычного. Может быть, ночью ему повезет? «Или, прости господи, — подумал он, и на миг сердце екнуло от дурного предчувствия, — Келли готовит меня к известию о какой- нибудь очередной безумной новой покупке?»
Но когда Том вошел, она промолчала, а он не увидел ни одной упаковочной картонки или ящика, никаких «технических новинок» и прочих штучек-дрючек. Десять минут спустя, стянув пропотевший костюм, приняв душ и переодевшись в шорты и футболку, он вышел из ванной, и его неустойчивое настроение обрело ровное (пусть даже временное) стремление вверх.
Макс — семь лет, четырнадцать недель и три дня от роду — изображал Гарри Поттера: он был в каких-то несусветных резиновых браслетах и гордо щеголял сразу в двух натянутых одна на другую майках: белой с лозунгом «Отправим нищету в прошлое!» и черно-белой с антирасистским призывом «Встань и не сдавайся!».
Довольный тем, что Макс проявляет интерес к окружающему миру, пусть даже не понимая точного значения надписей, Том сидел в кресле у постели сына в комнатке с ярко-желтыми обоями и по второму разу читал ему вслух любимую книжку. Макс, свернувшись на постели клубком и высунув светловолосую растрепанную головенку из своего «гарри-поттеровского» облачения, с широко раскрытыми глазами жадно ловил каждое слово.
У четырехлетней Джессики болели зубы, и она вдруг закапризничала — естественно, никакие сказки или истории сейчас девчушку не интересовали. Ее жалобное похныкивание за стеной, похоже, не поддавалось никаким увещеваниям Келли.
Дочитав главу, Том чмокнул сына в нос и, пожелав ему спокойной ночи, поднял с пола сумку и поставил на полку рядом с игровой приставкой «Плэйстейшн». Потом выключил свет и еще раз послал Максу от двери воздушный поцелуй. Заглянув в розовую комнатку Джессики — настоящее царство Барби, — он увидел зареванную мордочку дочери. Келли, державшая на коленях «Груффало»[2], лишь беспомощно пожала плечами. Пару минут Том пытался успокоить дочь сам, но столь же безуспешно. Келли сказала, что на утро записала ее на срочный прием к дантисту.
Том спустился вниз, осторожно проскользнув между двумя забытыми на ступеньках Барби и подъемным краном из конструктора «Лего» на кухню, где витал дразнящий аромат вкусного ужина, и едва не споткнулся о трехколесный велосипед Джессики. Леди, развалившись в корзине и сосредоточенно обгладывая кость размером с ногу динозавра, вновь с надеждой посмотрела на него и заискивающе дернула хвостом. Потом выпрыгнула из корзины, обошла комнату и, завалившись на спину, задрала лапы.
Почесав ее ногой, отчего Леди, глуповато, по-собачьи, улыбаясь, затрясла ушами, Том сказал:
— Попозже, старушка-приставушка, обещаю. Будет тебе прогулка. О'кей? Договорились?
Именно эта кухня окончательно повлияла на решение Келли купить дом. Предыдущие владельцы
