шкуру брошенную змеиную подберешь — тем изыскания и заканчивались. Не повесишь же лягушачью шкурку или мышиные хвосты под седлом сушиться — случайные встречные или селяне из проезжей деревеньки могут и не понять.
— Благодарю, уважаемый, — поклонился Середин. — Не знаю, как бы обошелся без помощи твоей.
— А и не надо обходиться, — небрежно отмахнулся хозяин. — Коли ты с ласкою, то и я с добром. Однако нам бы не припоздниться…
Он быстро вышел из погреба, захлопнул дверь, провел по ней ладонью, бормоча тайные слова, затем побежал дальше и остановился на пороге, подняв глаза…
— Чуть не опоздали, колдун Олег, — облегченно вздохнул он. — Вон, глянь. Северная звезда всего чуть-чуть до ветки расщепленной не дошла, что я специально на сарае поставил. Иди, садись во дворе. Я платок и угли принесу. Под небом обряд проводить надобно. Луна на себя твой лик примет, дабы назад вернуть, как этот потеряешь. И смотри, седьмую ночь на дворе проводи! Не то вовсе без лица останешься!
Бади аз-Заман убежал. Олег прогулялся по еще горячему после долгого дня двору, сел по-турецки возле чаши с водой, от которой веяло хоть какой-то прохладой.
— А-а, северянин… — обрадовался хозяин, выходя из дома с большим черным мешком. — Так тебе сей обряд ведом? Ну, тогда и пояснять нечего.
Он открыл мешок, деловито выставил по сторонам от гостя четыре бронзовые пиалки с резным дном, сыпанул в них уголь, отошел к достархану и стукнул кулаком по ближнему столбу. Над двором покатился звонкий металлический звон.
— Это чтобы невольники не высовывались, — пояснил он. — А то вечно кто-то из стада высовывается в неподходящий момент.
— Не боишься помогать бывшему рабу? — не выдержал Олег. — Вдруг и свои на свободу захотят?
— Тому, кто сам за себя борется, и помочь не грешно, — вполне серьезно ответил чародей. — А кто выю подставляет, на том ездить положено, а не помогать. Замолчи, отвлекаешь.
Бади аз-Заман омыл лицо из чаши, опустился на колени, стукнулся лбом о пыльную землю:
— Всевидящий и милосердный, тебя о прощении молю, ибо труд мой грешен. В тебя одного верую, тебя о снисхождении молю. Не по сомнениям душевным, а лишь хлеба насущного ради…
Чародей поднялся, снова омылся из чаши, повернулся к беглецу:
— Итак, начнем смывать твой облик…
Он зачерпнул из чаши воду, вскинул ее вверх. Горсть разорвалась на мириады капель, плавно осела вниз. Олег мгновенно промок насквозь, чувствуя, как ледяные капли скатываются по спине, по волосам, лицу.
Бади аз-Заман воздел ладони к небу и заговорил на мертвом языке. Это означало, что самого интересного Олег будет лишен: он не поймет ни единого слова из используемых заклинаний. И, естественно — ничего не запомнит.
Чародей опять опустил руки в чашу, тряхнул руками на пиалы — они зашипели, в них вспыхнул огонь, подпрыгнул, закачался, но вскоре осел, сменив ярко-красный цвет на пронзительно-бирюзовый. Хозяин выхватил платок и, не прекращая заговоров, взмахнул им над головой гостя. Из пиал, быстро густея, повалил сизый дым, закрутился вокруг ведуна, и тот почувствовал в лице легкое покалывание. Самое поразительное — дым не вызывал першения в горле, кашля, хотя и попадал в легкие.
Пронзительный возглас — и дым легко развеялся. Чародей, прищурившись, провел пальцами по лицу гостя, и Олег вдруг понял, что стал совершенно сухим.
Левую руку Бади аз-Заман вытянул над чашей — в нее прыгнул комок воды, — правой набросил на голову Середина платок. Маг медленно донес покачивающийся полупрозрачный комок, положил его поверх платка, чуть отступил и хлопнул в ладоши. Ком, словно от испуга, лопнул, потек вниз обжигающими струйками. Чародею этого показалось мало: он подскочил, схватил платок, начал наносить им на лицо ведуна горячие мазки. Отступил, наклонил голову, оценивая результат. Потом рванул платок, раздирая на части, кинул в пиалы. Из них опять вырвался дым, начал закручиваться вокруг Олега. В этот раз кожу уже не защипало, а резануло острой болью — ведун чуть не закричал! К счастью, экзекуция длилась недолго. Повинуясь возгласу чародея, дым рассеялся, оставив свою жертву приходить в себя.
— Я могу умыться, уважаемый? — прохрипел ведун.
— Конечно, северянин…
Олег с трудом встал, подошел к чаше и макнул в нее голову целиком. Холод впился в лицо крохотными коготками и выцарапал из нее ощущение ожога. Середин приподнял голову, чуть подождал, пока успокоятся мечущиеся туда-сюда волны, и увидел морщинистое лицо человека лет пятидесяти, с опрятной бородкой и ярко-голубыми глазами.
— Ты настоящий мастер, мудрый Бади аз-За-ман, — восхищенно пробормотал Олег. — Настоящий мастер. По сравнению с тобой я жалкий ремесленник.
— Обычное заклятие, мой друг, — небрежно ответил хозяин, но было видно, что восхищение гостя ему приятно. — Отныне у тебя есть семь дней, дабы спокойно покинуть пределы Хорезма. Куда ты желаешь попасть?
— Я думаю, нужно скакать к морю, а оттуда вверх по Итилю домой… — Середин специально использовал старое название Волги, чтобы не путать чародея.
— Утром выйдешь через северные ворота, проедешь по тракту около часа, там будет развилка. Повернешь налево и скачи. Далее дорога одна. Каравану там дней тридцать пути, но верховой поспеет за пять.
— Интересно, а знает ли кто-нибудь в городе тысяцкого Ургана?
— Всё! От мала до велика.
— А я как раз мыслил одеяние новое вместо этого купить, да пару скакунов в дорогу. Что мне делать, коли каждый встречный и каждый купец станет меня узнавать, расспрашивать про дела, семью…
— Да, — поморщился чародей. — Так всегда. Самое трудное получается легче всего. С мелочами обязательно чего-нибудь забудешь. Я велю послать с рассветом раба, конюха своего. Он приведет лошадей от Алги-паши. Понравятся — расплатишься. А одежу придется менять по дороге, на вкус раба я полагаться не берусь.
Храм
Чего больше всего хотелось Олегу, так это найти Белей-пашу и нанести ему визит — не с цветами, разумеется, а с палашом и крепким щитом. Шумно, конечно, получится — но ради прежних отношений можно и рискнуть. Теперь он не прежний голый невольник, а человек с оружием, деньгами и в неброской одежде. Однако не повезло: долгий тракт вывел его к совершенно незнакомому селению, почти не имеющему вокруг себя садов, но размерами, на глазок, даже больше, нежели то, первое, в которое он попал в этой стране. Зато еще за несколько часов до того, как ведун увидел ровные каменные стены, на него дохнуло морем, непередаваемой смесью свежести, привкуса соли и запаха гнильцы. Высоко в небе белыми черточками мелькали чайки, а на плоских крышах сараев возле одноэтажных мазанок, что не поместились в пределах города, сохли не абрикосы, не инжир или резаные груши, а груды выпучивших глаза серых рыбешек.
— За всадника пять монет… — устало сообщил стражник, привалившийся к
