понадобилось знать, невольник его гость или нет, какая ему разница? Он ведь с Ростова, а не из Ургенча…
Но чем дальше, тем меньше ему нравилось поведение купца. Когда до возвращения домой остается всего один шаг, легко отмахнуться от тревожного предчувствия и двинуться навстречу свободе. Но вот не ждет ли его за этим шагом остро отточенный кол? Невольница лет сорока принесла поднос с соусом, виноградом и рыбными шашлыками, в ожидании замерла, неуверенно поглаживая бедра.
— Всё, иди, иди, — махнул рукой Середин, а когда дверь захлопнулась, накинул крючок. Почесал затылок, вспоминая, как легко он сам открывал сей немудреный запор, ухмыльнулся, достал ремешок из кожи каменной ящерицы и связал оба колечка крючка. Теперь, чтобы войти, желающим придется рубить дверь. Хоть поспать получится спокойно.
На рассвете он рискнул: оставил в комнате караван-сарая оружие и все вещи, опоясавшись кушаком, налегке вышел через южные ворота, дошагал до угловой башенки и присел под ней на камушке, созерцая берег с причалами. Несмотря на ранний час, рыбаки уже выгружали свой улов, отмахиваясь от наглых чаек, несли живое серебро в высоких корзинах за спиной к морским воротам. К торговым причалам запряженные осликами возки еще только подъезжали. Стража…
Сглотнув, Олег вскочил на ноги: пятеро стражников — четыре копейщика и один мечник, — шли от торговых причалов к городской стене. Остановились, составив свои пики, уселись в кружок. Откуда здесь стража? Вчера ее не было! Да и зачем она на берегу? Платежи в казну все на воротах получают, за порядком следить ни к чему: в порту не буянят, а работают. А коли что и случится — в дела заезжих купцов вмешиваться никто не станет. Обидятся — останется город без торговых доходов. Ладьям что, они у любых причалов встать могут, полдня пути дальше, полдня пути ближе — и достанется тогда вся прибыль соседям. Так что явились сюда стражники по какой-то неожиданной необходимости. Да еще встали так, чтобы внимание не привлекать. Якобы совершенно случайно остановились, кости бараньи по пыли покатать.
«Спугнуть боятся, сволочи, — отступил за угол Середин. — Сдал меня купчишка, продал арабам. И что теперь? Идти к нему нельзя… Но если не пойду, сам в лапы не отдамся — так ведь облаву устроят. Раз про беглого невольника знают, будут настороже. Хотя зачем облаву? Достаточно страже на воротах приказ дать, чтобы на уши поглядывали у тех, кто концом чалмы их прикрывает… Вот, электрическая сила, и не денешься никуда. Рано или поздно, а ворот не минуешь. Хотя… Сегодня еще не ловят, ждут, что сам к причалу приду».
Олег сорвался с места, почти бегом домчался до южных ворот, потом быстрым шагом — до караван-сарая. Ради сдачи со своего дирхема хозяина ждать не стал: оба коврика — под мышку, сумку — через плечо, и ноги в руки — к северным воротам, дабы на южных не примелькаться. Забежав в улочку между теснящимися рыбацкими домиками, кинул коврики в пыль и сел сверху, переводя дух.
Пока ему повезло, не сцапали. Но что дальше? Искать другой портовый город? Если бы он знал, где они, эти портовые города, и вообще, куда какие дороги ведут. Опять же, пешком много не нагуляешься, а лошадь не купить — в селение он больше не ходок.
— Дяденька, дяденька, вы к кому пришли? — появился рядом босоногий малыш. Из одежды на нем была только длинная, до пят, холщовая рубаха, а лицо так вымазано в глине, словно он только что ел глину ртом из лужи.
— У тебя папа рыбак?
— Да… — Он развернулся и кинулся в огороженный невысокой глиняной стеной дворик, громко крича: — Мама, мама, к папе падишах пришел!
Из мазанки, прикрыв лицо краем черного платка, выглянула женщина. Олег, подобрав вещи, шагнул в покосившуюся калитку:
— Да будет богат этот дом весной и осенью, летом и зимой на долгие годы, почтеннейшая, — приложив руку к груди, поклонился ведун.
— И тебе долгих счастливых лет, уважаемый, — поздоровалась хозяйка.
— Я ищу лодку, чтобы доплыть до соседнего города. Мне срочно нужно в тот порт. У вас большое судно?
— Муж со старшим сыном управляются… Но они сейчас в море, только к вечеру вернутся.
— Ничего, до вечера я потерплю, — кивнул ведун. — Позволь только вещи оставить, а сам я пока у моря погуляю. У меня еще дело небольшое осталось.
Помучившись в сомнениях пару минут, женщина кивнула. Середин тут же с готовностью побросал через забор коврики, снял и кинул следом сапоги, вынул бурдюк и подаренный чародеем ремешок из сумки, также положил ее по ту сторону:
— Я вернусь до темноты, — пообещал он. — Пусть твой муж меня дождется.
Более или менее успокоившись, он отправился к морю. Присел, сполоснул руки в воде, покосился влево, на причалы. До них было километра полтора, люди казались крохотными мурашками, а кто из них моряк, кто стражник — и вовсе не разобрать. Ведун намотал ремешок на запястье, прошел вдоль берега, подобрал и сунул за пазуху два камушка размером с кулак, поддел ногой гниющие водоросли, собрав в небольшую кучу, подцепил черный изогнутый корень, мокрый, как утонувшая в кастрюле губка, кинул в воду. Коряга не утонула — закачалась на волнах.
— Ну, Белбог, на тебя моя надежда, — прошептал Середин, входя в прохладную воду. — Не мести ищу, но справедливости.
Он снял чалму, положил в нее один из камней, утопив напротив кучи с водорослями, а затем, толкая перед собой корягу, поплыл от берега. Бурдюк за пазухой прижался к животу — сейчас в нем было больше воздуха, нежели воды, и он успешно заменял небольшой поплавок, компенсируя тяжесть мокрой одежды и камня. Большего не требовалось — плавать ведун всё-таки умел.
До торговых причалов он добрался примерно к полудню — точно как договаривались. Перевернувшись на спину и выставив из воды только рот и нос, которые прикрывал корягой, Середин не спеша, чтобы не оставлять заметного следа, подплыл к ростовской ладье, отпустил корень, ухватился за весло, по нему забрался до борта и осторожно заглянул через край.
Палуба выглядела так же, как вчера: двое моряков прогуливались, следя за порядком, трюм был всё еще не задраен. Ведун перевалился через борт, прижался спиной к капитанской каюте. Достал из-за пазухи камень, сжал в руке. Выглянул из-за угла. Один из моряков на носу, второй сидит на краю трюма. Вот только выходить к ним нельзя, заметят…
Олег на четвереньках подобрался к веревке, что была натянута от мачты к кольцу на корме, рванул узел. Веревка резко ослабла. Ведун отпрянул обратно к каюте, затаился.
— Жарох, глянь на кормило, распуталось там всё! — По палубе застучали ноги — моряк проскочил мимо него к узлу, но тяжелый мокрый булыжник, обрушившись на голову, заставил его врезаться лбом в борт, — Жарох, чего с тобой? Никак, сомлел?
Опять приблизились шаги — и опять удар по затылку заставил неудачника рухнуть на доски. Олег быстро пробежал вдоль стены, рванул дверь, заскочил внутрь.
— Что тут… — поднялся навстречу купец и тут же задохнулся от утяжеленного камнем удара в живот. Второй удар, в челюсть, откинул его к задней стенке.
Олег бросил камень, схватил висящий над столиком пояс, выдернул из ножен меч и прижал его кончик к горлу молодого негодяя:
— Ну, рассказывай, выродок. Чего это вдруг стража напротив твоей ладьи появилась? Только тихо. И запомни: соврешь — зарежу. Правду скажешь — на первый раз пощажу.
— Ты… — сглотнул хозяин ладьи. — Ты беглый раб. На тебе богатая одежда. Значит, ты убил кого-то из знатных людей.
— Ты что, скотина? — наклонился к нему Середин. — Я же русский человек.
