«У бабы в улье ни одной пчелы не осталось, все разлетелись!» – взвыла про себя Нитха.
Тем временем Щука вновь пришла в веселое и говорливое настроение. Нож исчез, словно его и не было.
– Все думают, что Жабье Рыло – один человек, – доверительно качнулась она к Нитхе. – А его много… то есть нас… то есть их… – Она запуталась, озадаченно помолчала, махнула рукой и продолжила: – Разные люди. Есть скупщик краденого, кабатчик, лавочник. Есть ювелир, лекарь, хозяйка борделя. Был даже один дворцовый советник… помер, правда, зато его вдовушка за дело взялась. На таможне двое, в страже трое, все держат уши открытыми…
Нитха сидела не шевелясь. До нее вдруг дошло, что это – не бред. И что ее жизнь зависит от того, вспомнит ли эта ненормальная свои речи, когда проснется.
– У меня была маленькая гостиница, – продолжала откровенничать Щука. – И были там две комнатушки… вход с соседней улицы. Туда можно было привести чужую жену… или потолковать с кем-то, чтоб про встречу никто не знал… Они все думали, что их никто не слышит. Глупые, правда? Они платили за свою глупость – ах, как платили!
Щука мечтательно заулыбалась – и вдруг презрительно нахмурилась, отодвинула подальше от Нитхи коробку с «травкой-бородавкой».
– Они золотом платили, а мне нужны были листья. Все, что было, ушло за листья. У Майчели были капризы, а я за них платила. Вот ты смогла бы устроить, чтоб за Грань, в пещеру дикую, приволокли стол, два кресла, кровать, еще много чего… смогла бы, а? Да все дорогое, хоть во дворец ставь! Носильщики не вернулись… Чтоб их никто не искал – думаешь, мне это дешево обошлось?
Щука вновь махнула рукой. Нитха с трудом сдерживалась, чтобы не выдать своего отвращения.
– Все ушло, и гостиница ушла, – продолжала жаловаться безумная женщина. – Жабье Рыло… ну, остальные… сказали, что мне верить нельзя. Кое-кто меня хотел убить. Но другие заступились – и я здесь. Пугать здешних уродов – работа легкая. Они же не меня боятся, а Жабьего Рыла! Его все боятся… он везде-везде– везде…
В глазах женщины вновь засверкало лихорадочное веселье.
– Да я тебе про него такое скажу – обхохочешься!
Щука нагнулась к уху девушки и доверительно, словно подружке, произнесла одну фразу. В этой фразе не было смысла, она была полной чушью, и для Нитхи это мгновение стало вершиной царящего в проклятой хибаре безумия.
Шершень яростно свел брови: дурацкие шутки!
В грудь ему смотрела арбалетная стрела. А по ту сторону арбалета обнаружился Чердак, парнишка из шайки Айсура. От волнения паршивец так побледнел, что резче проступили шрамы на роже. Рядом с Чердаком торчал, поигрывая увесистой палкой, Айрауш – младший брат Айсура.
– Что за игры вы тут затеяли? – зло поинтересовался Шершень.
– Никаких игр, – объяснил Айсур, стоя в стороне, чтобы не заслонять арбалетчику мишень. – Дальше этой поляны твоя рыбка не поплывет.
– Не понял… – настороженно откликнулся Шершень, хотя все прекрасно понял. – Ты что, сам решил оттащить рыбку пиратам?
Ответ на этот вопрос разбойника не интересовал. Главным было то, что трое молокососов подписали ему, Шершню, смертный приговор. Плевать, зачем им это понадобилось, но теперь им нельзя допустить, чтобы атаман встретился с Жабьим Рылом и рассказал о предательстве.
Он еще жив лишь потому, что сопляки – не убийцы. Сам Шершень сразу бы спустил тетиву. А эти не приучены, этим надо разговор завести, да друг перед другом погеройствовать, да самим в свое геройство поверить…
Надо тянуть время. Пусть мальчишки болтают, а он, Шершень, поймает свой миг.
– Не дождутся пираты рыбки, – ответил Айсур разбойнику. Губы его подрагивали, глаза нервно блестели – видно, нелегко далось парню решение пойти против воли Жабьего Рыла.
– Вас кто-то перекупил? – Шершень задал этот вопрос дружески, понимающе. – А вы, я вижу, парни не промах!
– Нас перекупил город Аргосмир. – В голосе Айсура вдруг прорезалась нотка гордости.
Шершень, на миг забыв даже о стреле, удивленно взглянул на него.
– Дорого, должно быть, заплатил Аргосмир, раз вы забыли, что он вам сделал худого! Ты же утром хотел запалить разом все храмы. У тебя же вроде свои счеты с городом?
– Это счеты между родней, чужакам сюда влезать незачем! – отчеканил Айсур. Он вскинул голову и, казалось, стал выше ростом. – Да, я ненавижу этот город, я ему уже крепко насолил… но это я! И мой брат! И мои друзья! А чужакам на расправу мы его не отдадим!
«Говори, мальчишка. Что хочешь говори, только не останавливайся. Они тебя тоже слушают, стрела еще на тетиве…»
Шершень слушал рехнувшегося гаденыша и зорко поглядывал на его дружков: не удастся ли внести между ними раскол?
Вряд ли. Айрауш с довольной улыбкой кивает на каждое слово, этот недоумок всегда согласен с братом. А Чердак – он вроде мечтает стать сказителем? – забыл страх, засверкал глазами, перебил Айсура:
– Да! Так! Наша ненависть – это наша ненависть, мы ее ни с кем не делим!
«А из придурка и впрямь вышел бы сказитель. Во шпарит, как по-писаному!»
– Думаешь, драться можно только за каменный дом да за тугой кошелек? А вот и нет. Можно драться за порт, где в детстве ночевал в пустых бочках. И за рынок, где воровал лепешки. И за таверны, где клянчил милостыню… За Бродяжьи Чертоги можно драться, чтоб я сдох! Этот город – наше наследство, которое мы никогда не получим. Но мы-то знаем, что это – наше!
И забывшийся краснобай двинул рукой с арбалетом, желая, видимо, показать все то, что лежит вокруг и принадлежит ему.
Именно этого и ждал Шершень, именно такое мгновение он и подкарауливал. Разбойник стремительно бросился вперед – между Чердаком и Айраушем. При этом он тряхнул кистью – и в ладонь упал спрятанный в рукаве нож.
Не успел Чердак перевести дыхание от складной речи, как получил удар ногой в пах и с воплем сложился пополам. Арбалет упал на камни, от удара разрядился, стрела ушла в кусты.
Айрауш, хоть и дурень, в драке соображал быстро. Тяжелый сук уже опускался на голову Шершня. Удар такой силы убил бы разбойника на месте, но Шершень был опытен в драках. Левой рукой он перехватил сук (услышал, как хрустнули пальцы, но боли не почувствовал), а правой, подавшись к бродяге, всадил ему в живот нож.
Лезвие жадно ушло в плоть – и тут же вынырнуло назад. Шершень оттолкнул противника и бросился бежать. Вслед ему полетел камень, ударил в левое плечо, заставил споткнуться – но Шершень удержался на ногах и, лавируя среди низких прибрежных сосен, исчез с глаз бродяг.
Айсур, разъяренный неудачей, едва не кинулся в погоню. Остановила его не мысль о том, что Шершень куда сильнее его. Остановил вид брата.
Айрауш сидел на земле, тупо глядя перед собой и прижав обе руки к животу. Меж пальцев просачивались в пыль тяжелые темные капли.
Забыв обо всем на свете, Айсур кинулся к младшему братишке:
– Что с тобой, малыш?
Странно звучали эти слова карлика, обращенные к великану. Но некому было смеяться над ними – и помочь тоже было некому. Третий бродяга валялся на земле и выл от боли.
Айрауш обернул к брату грязно-серое лицо с закатившимися глазами и тонко, жалобно заскулил. Так плакал он в детстве от боли и голода, ища защиты у старшего брата.
Айсур потянул через голову рубаху:
– Братик, я сейчас… я перевяжу… Сейчас, потерпи… я быстро, ты держись…
Шершень, уходя лесом на север, еще слышал за спиной вопли Чердака и срывающийся на крик голос Айсура, но уже понял, что погони не будет.
Сейчас разбойника беспокоило, сумеет ли он отыскать Кружевную бухту – без проводника, да еще в надвигающихся сумерках.
