ветеран СС. Этот бывший полицай был «сторожевым псом» Гиммлера. Он был вне всякой политики и фанатично предан своему хозяину. Его колоритный баварский акцент был под стать деревенским замашкам. Киррмайер был человеком простым и грубым. Квадратная форма его головы говорила о несокрушимой воле, энергии, фанатизме. Вместе с тем я в нем подметил скрытые черточки благодушия, дружбы, прямоты и преданности старого служаки, который ради Гиммлера позволил бы с себя заживо кожу содрать. Выбирая Киррмайера на роль сторожевого пса, Гиммлер, как кажется, руководствовался здравым смыслом и безошибочным чутьем.
Справа от меня сидел оберштурмбаннфюрер Занне, специалист по «расовым вопросам», ученик профессора Вюста из Мюнхена, знатока санскрита, директора исследовательского института «Атлантис». Сразу за ним сидели три симпатичных офицера СС, которые с другого конца стола робко поглядывали на своего кумира, рейхсфюрера. Они молчали даже тогда, когда разговор оживился и принял шутливый оборот. Офицеры внимательно слушали, время от времени бросая на меня восторженные взгляды, какими обычно дети смотрят на Деда Мороза. Все трое были в безукоризненно подогнанных мундирах и при всей своей скромности демонстрировали прекрасные застольные манеры. Напротив меня сидел доктор Рудольф Брандт, адъютант и личный секретарь Гиммлера, к тому же начальник департамента правительственного ведомства со званием штандартенфюрера СС. Его близорукие глаза из-под увеличительных стекол очков внимательно присматривались ко мне, в то время как Гиммлер, Киррмайер и Занне вели оживленный разговор, в котором и я принимал посильное участие. Мертвенно-бледный цвет лица Гиммлера выделял его из всех сидевших за тем столом как человека, обремененного многими тяжелыми обязанностями. Если не считать его и Брандта, все гости выглядели свежими, здоровыми, упитанными. Задумчивые, грустные глаза доктора Брандта должны были на своем веку перевидать столько ужасных вещей. И, несмотря на это, он был идеалистом, притом верой и правдой служил Гиммлеру. За обедом этот сумрачный человек не проронил ни единого слова. Рядом с Брандтом сидели две молодые дамы, его секретари.
Блюда разносили двое слуг в белоснежных ливреях и перчатках. Они внимательно за всем следили, но сами не произносили ни слова.
У Гиммлера это был один из разгрузочных диетических дней. Меня это устраивало, поскольку я вегетарианец. Моя личная философия близка к буддизму и его восприятию космоса. Еще в ранние годы я проникся убеждением, что не следует потреблять в пищу ничего, что хоть как-то связано с трагедией. И я всегда старался по возможности придерживаться этого правила. Но у Гиммлера были иные мотивы. Он перешел на обезжиренную, постную пищу по причине желудочно-кишечных осложнений.
Разговор зашел о вегетарианстве. Гиммлер сказал, что он ненавидит охоту, поскольку не может смотреть на страдания животных. Он расчувствовался и стал нас уверять, что не выносит даже вида крови. Поистине странных субъектов подчас выбирает провидение на роль кровавых палачей. Мне почему-то часто вспоминается это сентиментальное признание Гиммлера. Для близких то был приятный, милый человек. Говорят, был заботливым и любящим отцом. Как и всякая хищная птица.
То, что «сторожевой пес» Гиммлера демонстрировал за столом дурные манеры и вел себя как неотесанный деревенщина, никого не удивляло. Но подобные манеры казались недопустимыми для начальника полиции, министра внутренних дел Третьего рейха, рейхсфюрера СС. В чем-то Гиммлер даже превосходил Киррмайера — ставил локти на стол, вытягивал вперед руки, по-крестьянски звучно хлебал суп. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер не старался скрывать отсутствие хороших манер, как не скрывал того же его верный страж Киррмайер. В сравнении с другими гостями эти двое здесь казались совершенно неуместными. Молодые офицеры СС исподтишка мне улыбались через стол, заметив, что крестьянские манеры их Рейхсхайни привлекли и мое внимание. Затем Гиммлер завел со мной разговор:
«Я вам весьма признателен за то, что вы приехали, и за то, что рассказали Шелленбергу об „Arthasastra“ (сборник наставлений в области политики и фальсификаций). Это поистине бесценная книга, в своем роде совершенно уникальная. Древние индийцы были столь основательны, что не упустили ни один из аспектов управления государством. В самом деле, я очень вам благодарен, господин Вульф. Странно, что никто из моих людей не обратил мое внимание на существование подобной литературы».
На мгновение я лишился дара речи. Гиммлер говорил о том индийском сочинении, которое гестапо конфисковало у меня дома и которое мне так и не вернули.
Придя в себя, я сказал: «Согласен, удивительное произведение. В нем содержится вся мудрость, необходимая правителю». И дальше я пояснил: «Мир Древней Индии, в которой жил Каутилья, нам совершенно чужд. Внутренний порядок в Древней Индии держался на строгой иерархии, на вершине ее стоял царь со своими советниками. Затем шли касты, строго-настрого отделенные друг от друга, а их организация, их архетипы во многом соответствовали представлениям и практике древних индийских астрологов. Каждая из каст в сравнении с другой имела свои особые преимущества. Исполнение своих предопределенных обязанностей для членов касты служило залогом вознесения на небо и слияния с бесконечным (parabrahman). Стоило только нарушить этот порядок вещей, и весь мир обрекался на гибель в последующей неразберихе. Далее, в том индийском сочинении говорилось, что человек должен предаваться удовольствиям (kата), не вступая при этом в конфликт с нравственностью (dharma) и пользой (artha); не должен он быть лишен и радостей жизни. Если человек позволял себе излишество хотя бы в одном из этих трех аспектов, — удовольствие, нравственность, польза, — тем самым он вредит себе и прочим двум аспектам. И все же превыше всего польза, ибо „Артхашастра“ писалась в основном для царя и правящей касты. На вопрос, должны ли учитываться моральные соображения, когда принимается то или иное решение, автор „Артхашастры“ отвечает: что полезно (царю), тому и следует отдавать предпочтение (перед dharma и kama)».
Тут Гиммлер начал длинный монолог на заданную тему и пришел к заключению, прямо противоположному тому, что излагалось в «Артхашастре», чем очень меня удивил. Я знал, что «Артхашастра» не налагает никаких обязательств на царя по отношению к своему народу. Несколько глав в том сочинении посвящались организации и работе тщательно продуманной внутренней шпионской сети. И вот Гиммлер в своих высказываниях о Каутилье, чье сочинение он тщательно изучил, объявил, что использовать подобную шпионскую сеть в отношении германской нации было бы непристойно и недостойно.
Невероятно было такое слышать от человека, создавшего изощреннейшую, бдительную машину слежки, которая работала с фанатичной энергией. Но то были подлинные слова, сказанные шефом секретной полиции, одним из столпов национал-социалистической партии. Хотя сама партия — движение массовое, но состоит она из отдельных клеточек, которые постоянно отмирают и возрождаются. И каждый отдельно взятый член партии становился «важным звеном национал-социалистического сообщества», а это, в свою очередь, означает, что любой член партии шпионит за всяким другим членом партии. Шпионство в национал-социалистическом движении было всеобщим, всеобъемлющим, начиналось оно с какого-нибудь ничтожного чинуши, а замыкалось на главе гестапо, Генрихе Гиммлере. Действуя по поручению Гитлера, Гиммлер разработал методы современного террора, с его помощью построил разветвленную систему, важнейшим фактором которой стало шпионство. За что бы ни брались национал-социалисты, предпочтение отдавалось обману. Ложь и блеф у них были в почете. Процветала безнравственность, ибо она естественна для людей, прибегающих к террору. Иногда безнравственность демонстративно провозглашалась, но чаще служила прикрытием какого-то заговора.
Гиммлер использовал типично нацистский прием, превознося высокие идеалы и ценности, к которым ни он, ни его подручные не имели ни малейшего отношения. Все национал-социалистические акции предпринимались в защиту священных, божественных и, следовательно, высоконравственных предначертаний. В тот день в Бергвальде, в кругу своих последователей, веривших каждому его слову, Гиммлер, расправив грудь, с возмущением осудил уловки и коварство, провозглашенные Каутильей в «Артхашастре».
Этот лицемер, фанатичный приверженец расовых законов и национал-социализма, был воплощением жестокости и звериной сущности гитлеровского режима. Гиммлер считал себя добропорядочным, не имея понятия, что это значит, он считал себя честным, хотя, душой и телом служа национал-социализму, вырос на коварстве. Его эсэсовские методы стали символом тотально аморального правительства нацистов. Эти методы были рассчитаны на худшие человеческие качества: жестокость, мстительность, зависть, алчность, воровство, ложь и обман. Он методично насаждал их в Германии, отчего разложение нации пошло такими темпами, что перенос этой смертельной заразы на самих зачинщиков можно было считать лишь вопросом
