важность этого путешествия и связанный с ним риск. Поскольку храбростью Керстен не отличался и очень боялся русских, это путешествие для него и впрямь было подвигом. Вряд ли бы он на него решился, если бы шведы знали, как далеко продвинулись русские на Восточном фронте — они уже занимали предместья Берлина. Визит Мазура проходил в обстановке чрезвычайной секретности. Если бы Гиммлера разоблачили, тут же вмешались бы Борман и Гитлер, и Ма-зур был бы арестован. Личный секретарь Гиммлера, доктор Брандт, для него изготовил специальный пропуск, гарантировавший безопасное возвращение в Стокгольм. Сторх уполномочил Мазура вести переговоры с Гиммлером по вопросам, утвержденным Всемирной еврейской организацией.
Феликс Керстен и Норберт Мазар добрались до Гарцвальда под вечер. Утром того дня Ораниенбург усиленно бомбили. Многие кварталы северных пригородов Берлина лежали в развалинах. На своем пути они видели целые улицы, превращенные в дымящиеся руины. Проезжая часть нередко оказывалась в завалах, и машине — это был один из персональных автомобилей Гиммлера — приходилось выбирать окольные пути, оттого и прибыли с опозданием. Впервые Мазуру, а возможно, и Керстену, довелось видеть подобные ужасы. В Гарцвальд они явились перепутанными, истощенными от нервных потрясений. Мазар, невысокий, стройный, узкоголовый человек с умными глазами, прямо-таки позеленел от страха. Я с ним поздоровался, но он молчал, будто лишился дара речи. На Керстене тоже лица не было, но он скоро пришел в себя и спросил, приехал ли Шелленберг. Сестра Керстена и его секретарь Елизавета занялись багажом прибывших. Когда они привели себя немного в порядок, Керстен представил меня Мазуру. Разумеется, не как астролога Гиммлера, а как «знатока санскрита» — в соответствии с указанием самого Гиммлера. Я был этим несколько смущен и пытался поправить положение, объяснив, что отнюдь не считаю себя знатоком, а скорее «студентом, изучающим санскрит».
Тем временем стало совсем темно — в буквальном смысле слова. В результате утренней бомбежки Ораниенбаума и Берлина электростанции и подстанции, а также линии электропередач на многих отрезках вышли из строя. Мы остались без света и радио. И только A-Leitung (прямая телефонная линия) все еще работала. Никто, однако, не думал о сне.
Мазар первым завел разговор и поделился своими впечатлениями от поездки из Темпельхофа в Гарцвальд. Он все еще не мог прийти в себя от пережитых потрясений и ужасных сцен, свидетелем которых стал. Взглянув на Керстена, а потом на меня, он сказал: «Господа, мы, — под этим „мы“ подразумевая евреев, — мы сполна расквитались с немцами. И не будем пытаться им мстить. Нацистский режим для Германии обернулся очень скверным капиталовложением». Керстен мне говорил, что Гиллель Сторх придерживался таких же взглядов.
Но разговор по-настоящему не клеился. Мне было велено помалкивать, а Керстен нервничал, ожидая звонка из штаба Гиммлера. Шелленберг прислал записку, сообщив, что приедет во второй половине дня и что хотел бы посоветоваться со мной по некоторым астрологическим вопросам еще до начала переговоров. Наконец в два часа ночи 20 апреля Шелленберг приехал в Гарцвальд. Встреча проходила при свечах. Керстен сразу же отвел Шелленберга в сторону, показал ему вопросы, которые выносились на обсуждение, и напомнил о просьбе шведского правительства освободить заключенных по индивидуальному списку. Шелленберг казался очень утомленным, говорил мало. Он не спал уже несколько суток. Я ушел к себе, чтобы не мешать их разговору. Позже я узнал от Шелленберга, что его возмутили требования Керстена. Сам Керстен мне об этом ничего не рассказывал, но, как я узнал, и рейхсфюрер не соглашался на более или менее значительные уступки шведам до тех пор, пока не будет установлена дата его встречи с генералом Эйзенхауэром.
Положение Гиммлера было шатким, а события накатывали, подобно снежной лавине. Шелленберг убеждал Керстена, как важно в интересах Германии склонить шведов предоставить немецким войскам свободный проход через их территорию. Этими выведенными из Норвегии войсками можно было бы укрепить Восточный фронт. Но вскоре разговор прервался, усталость окончательно сломила Шелленберга, и он отправился спать.
Утром Шелленберга представили Мазуру. Тот высказал свои требования, и Шелленберг их принял с некоторыми оговорками. Неожиданно переговоры были прерваны двумя мощными взрывами. Не все в Гарцвальде знали, что неподалеку от поместья размешался склад боеприпасов, а при нем рота по обезвреживанию неразорвавшихся бомб. Надо было видеть лица Керстена и Мазура, когда раздался первый взрыв! Они-то думали, русские с бою берут поместье. На самом деле взрывники обезвредили две неразорвавшиеся бомбы. А тем временем с плацдарма на Одере действительно стал долетать шум канонады.
Шелленберг сказал, что у него нет желания участвовать в празднествах по случаю дня рождения «бесноватого», вместо этого он предпочел приехать в Гарцвальд. Позже он намеревался отправиться в штаб-квартиру Гиммлера в Вюстрове и потому просил меня ответить на некоторые интересующие Гиммлера вопросы. Помимо астрологических характеристик Бормана, Зейс-Инквадта, Крозига и Шернера Гиммлеру хотелось узнать вероятную дату смерти Гитлера (для него это было крайне важно); выяснить, удастся ли ему, Гиммлеру, договориться о перемирии; окажется ли Гарцвальд в зоне военных действий и, если да, не по причине ли близости склада боеприпасов; не следует ли ему заблаговременно вывезти людей из поместья; и еще его интересовали астрологические портреты генерала СС Эриха фон Бах-Залевски, фон Альвенслебена, Вальтенхорста, профессора Курта Бломе и Бальдера фон Шираха.
Закончив разговор, мы с Шелленбергом спустились в кабинет, где застали Керстена в крайнем возбуждении.
Накануне доктор Брандт был извещен, что переговоры с Мазуром состоятся 20 апреля, однако никаких дальнейших известий не поступало, и мы не знали, приедет ли Гиммлер вообще. Керстен пришел в ярость, когда Шелленберг вскользь обронил замечание, что переговоры, возможно, уже ведутся в Бернадоттом. «Какой же я дурак, — воскликнул в сердцах Керстен. — Я, который устроил встречу Бернадотта и Гиммлера, вынужден торчать здесь и выжидать!» Мазар сидел в стороне и помалкивал. Атмосфера была напряженная, и я ушел к себе, чтобы продолжить работу.
Гиммлер приехал 21 апреля около двух часов утра. Сначала он переговорил с Керстеном. Гиммлер хотел знать, пропустят ли шведы через свою территорию немецкие войска из Норвегии. Этот вопрос обсуждался уже не первую неделю. Керстен должен был все это выяснить в Стокгольме, а также, используя свои связи, повлиять в нужном направлении на Гюнтера, шведского министра иностранных дел. Но Гюнтер ответил отказом. Шведское правительство соглашалось интернировать размещенные в Норвегии немецкие войска, но отказывало им в праве транзита. Гиммлер и тут оказался в проигрыше, ибо только Гитлер мог отдать приказ войскам сложить оружие.
Военные эксперты сошлись на том, что все войска, без которых можно было обойтись в Норвегии, Дании и Голландии, следует как можно скорей вывести и отправить на Восточный фронт. Однако гениальный стратег Адольф Гитлер на этот счет имел особое мнение. Его приказы гласили: стоять до конца, не уступать врагу ни пяди земли!
Как выяснилось, Керстен не смог связаться с Эйзенхауэром и организовать мирные переговоры Гиммлера с западными союзниками. Гиммлер все еще верил, что Германия и западные союзники должны и могут объединиться, чтобы вместе продолжить борьбу с большевизмом. Тем утром Керстен заявил: «Эта война в той же мере их, как и наша». Но отношения между Керстеном и Бернадоттом были натянутые, а Бернадотт был единственным человеком в Швеции, который при желании смог бы стать связующим звеном с союзниками. Керстен объяснял это Гиммлеру, и тот слушал его с интересом. Это означало, что при посредничестве Бернадотта он сам еще сможет вступить в переговоры с Эйзенхауэром или Монтгомери. Керстен напрасно кипятился накануне — Бернадотт и Гиммлер еще не встречались. Их встреча была назначена на утро следующего дня в Хоэнлихене.[7]
Завершая разговор с Керстеном, Гиммлер сказал: «В ближайшее время в руководстве, возможно, произойдут перемены».
Той ночью на Берлин был произведен еще один массированный воздушный налет. С балкона в Гарцвальде нам были видны отблески далеких пожаров. Темные облака на горизонте подсвечивались снизу взрывами бомб. Несколько зенитных батарей, кажется, еще отстреливалось.
Тем временем Мазар спокойно ждал. И вот состоялась секретная встреча Гиммлера, загубившего больше евреев, чем кто-либо другой за всю историю человечества, и представителя Всемирной еврейской организации, встреча, во время которой обсуждалось освобождение узников-евреев, а также возможность
