положил в ванну, закидал бельем, вернулся в прихожую, открыл дверь и широко зевнул, потягиваясь.
— Где Иван? — спросил, входя, Гордей Васильевич.
В прихожую вошло несколько человек во главе с Петром Петровичем, который приказал:
— Обыскать квартиру!
— Руки, Сынок, — приказал один из вошедших, и тут же щелкнули наручники.
— Помогите мне! — крикнул из ванной Гордей Васильевич, и вскоре освобожденный от полотенец Иван Варфоломеевич лежал на диване.
— Жив? — прошептал Гордей Васильевич. — А, Иванушка? Жив?
— Ещё… как… жив… — тяжело дыша и пытаясь улыбнуться, ответил друг. — Мне, знаешь бы… моего напитка…
С необычайной для него быстротой Гордей Васильевич ушёл и вернулся со стаканчиком в руке, стал поить Ивана Варфоломеевича, поднося стаканчик к его рту для каждого глоточка, объясняя Петру Петровичу:
— Второй год тянет одну бутылку. Что за причуда?
— По… мо… га… ет… — чуть громче прежнего выговорил друг. — Да не вино это… мое лекарство… сам составлял… сил придаёт… Гордеюшка… у меня рука… вывихнута…
— Потерпи-ка немного, — попросил Гордей Васильевич, сделал несколько движений, Иван Варфоломеевич тихо вскрикнул и через некоторое время облегченно вздохнул.
— Вам трудно говорить? — спросил Петр Петрович. — Врача мы уже вызвали. И не беспокойтесь, плёнка с вашими записями у нас.
Сколько ни сдерживался Сынок, лицо его исказилось и дрогнуло в судороге.
— В них никто ничего не поймёт, — весело сказал Иван Варфоломеевич. — А главное — у меня в голове.
Сынок выругался на иностранном языке.
— Уведите его! — приказал Петр Петрович, сел на краешек дивана. — Спасибо вам, Иван Варфоломеевич, и вам, Гордей Васильевич, хотя вы, уважаемые товарищи ученые, и не всё делали правильно. Чуть-чуть лишка самодеятельности проявили.
— Вы знали, Петр Петрович, что он не мой сын?
— Да как вам сказать… У нас было мало сведений о майоре Серже фон Ллойде. Но иначе мы поступить не могли. Мы берегли ваше изобретение. Вот как примерно выглядел бы ваш Серёжа, если бы дожил до наших дней. Это удалось установить нашим специалистам по детскому снимку. — Петр Петрович протянул фотографию.
С неё смотрел молодой Иван Варфоломеевич.
— Полюбуйся, Гордеюшка… Простите, не обращайте внимания, я скоро… — По щекам Ивана Варфоломеевича текли слёзы. — Ведь сейчас мой, родной, настоящий… будет со мной всегда… — Он не сводил глаз с фотографии. — Зато я теперь представляю, что такое отцовское счастье…
Когда друзья остались вдвоём, Гордей Васильевич спросил:
— Тяжело тебе пришлось?
— Знаешь, я его нисколько не боялся даже тогда, когда он уже ничего не скрывал. Но, понимаешь ли, до самого последнего момента… всё ещё надеялся… А почему ты сразу стал подозревать, что это не мой сын?
— Не знаю. Но был твёрдо убежден.
Их беседа была прервана приездом врачей. Исследовали они Ивана Варфоломеевича довольно долго. Он терпеливо сносил всё, хотя несколько раз повторил:
— Нормально себя я чувствую… Вот отдохну немного…
Однако врачи были другого мнения: полежать не менее недели, если есть необходимость, сегодня же пришлют дежурить медсестру.
— Сегодня не надо, — сказал Гордей Васильевич, — я с ним побуду, а завтра вам позвоню.
После ухода врачей Иван Варфоломеевич сердито проговорил:
— Обычная врачебная перестраховка. У меня, например, зверский аппетит. Хочу жареной картошки с луком!
— Это я мигом организую. Только вот домой позвоню и Лапе. Кстати, а с ним что ты намерен делать?
— Поживём — увидим. Я уже дал задания сотрудникам произвести кой-какие расчеты и опыты. Да и сам завтра же займусь этим. Неясно одно: останется он в детстве или быстро вернется обратно в старость… Вот зверюшки-игрушки уже в принципе получились!
Друзья с великим удовольствием ели жареную картошку, попивали ароматный чай и умиротворенно беседовали.
Суть их длиннейшей беседы свелась к одному: неизвестно, какая судьба ждёт Лапу, а вот доказать потомчикам, что детство надо ценить, прожить его с пользой для людей, весело прожить и интересно, чтоб оно в памяти навсегда осталось, — этому надо посвятить всю свою жизнь.
Если бы кто-нибудь мог взглянуть на них со стороны, то ни за что бы и не подумал, что недавно эти двое старых людей пережили немалые потрясения: так благодушно они выглядели.
Но быть такими долго они не могли, и вот уже Гордей Васильевич спросил, стараясь, правда, скрыть беспокойство:
— А всё-таки что может ожидать нашего дорогого Лапу? Какие варианты?
Иван Варфоломеевич словно только и ждал подобного вопроса, легко встал, быстро прошёлся взад- вперёд мимо Гордея Васильевича и ответил озабоченно:
— Эти варианты у меня из головы не выходят. Но всё они сводятся к одному: кто окажется сильнее — шестидесятишестилетний генерал-лейтенант в отставке Илларион Венедиктович Самойлов или десятилетний мальчишка Лапа.
— В каком смысле?
— В нём живут сейчас как бы два человека, и он сам это прекрасно ощущает. И вот кто из них возьмет верх… Мой эликсир на мозг не должен действовать. Значит, Илларион Венедиктович должен контролировать действия Лапы.
В наступившем молчании телефонный звонок прозвучал необычно громко и резко. Иван Варфоломеевич бросился к аппарату, схватил трубку и выкрикнул:
— Я слушаю!
Гордей Васильевич непроизвольно поднялся.
А Иван Варфоломеевич сел. Он слушал, полуоткрыв рот, и внешне был спокоен, как бывает при серьёзной опасности, когда нет смысла расстраиваться, а надо действовать.
— Сейчас мы приедем, — произнес он в трубку и осторожно опустил её на рычаг. — Ничего страшного, Гордеюшка, не случилось. Просто Лапа убежал из дома без разрешения. С детьми это бывает. Едем!
— Подожди, подожди! — Гордей Васильевич даже попытался усадить друга. — Во-первых, тебе необходим покой…
— Во-первых, в-третьих, в-десятых, в-сотых, в-тысячных, в-миллионных, у меня одна забота — Лапа! И не делай из меня этакого немощного старца! Вот Лапа, этот старенький, маленький негодник… Идём, идём!
По улицам они почти бежали. Гордей Васильевич всё время повторял:
— Осторожней, Иванушка… осторожней…
— Отстань, Гордеюшка…. отстань.
Роман, растерянный, даже напуганный, сообщил им, едва открыв дверь:
— Обещал меня накормить яичницей с колбасой, я прилег, задремал, проснулся, а его и след простыл! Только вот сейчас нашёл… — Он протянул листок бумаги.
На нём торопливым почерком было написано:
Дорогой сынуля!
Я ушёл бегать. Неинтересно сидеть дома.
