сипение, от которого в горле стало больно. Дед Игнатий Савельевич, честно говоря, хотел выругаться, правда, не очень уж крепко, но только зря раскрывал рот — оттуда с трудом, больно прорывались лишь сипение и хрипение…
Ему ничего не оставалось, как повернуть назад: бродить в темноте, да ещё не имея возможности не только кричать, но и просто разговаривать, сейчас стало действительно абсолютно бессмысленным занятием. Но, пристально вглядевшись в темноту, он далеко впереди увидел какое-то слабое свечение. Это мог быть только костёр, и дед Игнатий Савельевич радостной рысцой затрусил по берегу вверх по течению. Ещё издали он различил у костра фигурку своей уважаемой соседки. Она была на другом берегу, в скорбной, усталой до предела, безнадежной позе стояла у костра спиной к реке. А дед Игнатий Савельевич никакого громкого звука издать не мог, сипел, хрипел, сипел, хрипел, пока резкая боль в горле не вынудила его закрыть рот.
Что делать? Он и топать пробовал, и ветками шелестел, долго искал палку какую-нибудь, чтобы с шумом бросить в воду, пока не догадался захлопать в ладоши, сунув фонарик под мышку.
Тётя Ариадна Аркадьевна обомлела: ещё не узнав уважаемого соседа, она увидела, что кто-то прыгает на противоположном берегу и чему-то восторженно аплодирует!
— Вы кто? — испуганно и радостно спросила она, вгляделась и обрадовалась невероятно: — Соседушка милый! Да как вы оказались здесь, спаситель мой великодушный?! Что бы я без вас делала?
А великодушный спаситель мычал, отчаянно размахивая руками, и уважаемая соседушка не сразу догадалась, что он предлагал ей идти вниз по течению. Еле-еле она поняла его, затушила костёр, и вот таким необычным способом: она на одном берегу, её спутник — на другом — они и продвигались, изредка освещая друг друга фонариками.
— Почему вы молчите? — то и дело спрашивала тётя Ариадна Аркадьевна. — Неужели вы так презираете меня, что считаете недостойной хотя бы одного вашего слова?
Бедный уважаемый сосед и великодушный спаситель мысленно молил только об одном: чтобы и спасённая молчала! Но она всю дорогу расспрашивала о причине его будто бы намеренного молчания.
Лишь сейчас у костра рядом с единственным внуком дед Игнатий Савельевич постепенно успокаивался. Герка рассказал ему и о Людмилином купании, и о своей ноге, а закончил так:
— Не видать нам, дед, нормальной жизни, пока эта милая Людмила здесь. Точно, точно. Ещё неизвестно, чего она завтра придумает. Может, она завтра мне голову раскокает или руку оторвет!
— Ерунда, — на ухо ему с хрипом просипел дед Игнатий Савельевич. — Чепу… — Он поднатужился и сипло прохрипел: — …хххха.
Тут с шумом вернулись тётечка и племянница, наперебой стали хвалить Герку и деда, те от похвал тоже повеселели, но вдруг Герка с изумлением и даже возмущением услышал:
— Главная же героиня сегодняшнего вечера, вернее, уже ночи, конечно, моя дорогая племянница! Ведь если бы доброе и смелое сердце Людмилочки не позвало её, прямо скажу, на подвиг, я бы в лучшем случае приобрела двустороннее воспаление лёгких и ещё что-нибудь на нервной почве.
«Так, так, так, — совсем мрачно подумал Герка, — дед без голоса остался, я ногу поломал, а эта будущая женщина в героинях оказалась! Меня домой на тачке повезут, а Людмилочка налево-направо о своём подвиге трещать будет!»
— Короче говоря, я вам благодарна от всей моей растроганной души, — восторженно продолжала тётя Ариадна Аркадьевна. — А мое мнение о Германе изменилось в самую лучшую сторону. Отважный, добрый мальчик.
Дед Игнатий Савельевич согласно и долго кивал головой, затем просипел почти слышно:
— Тачку бы ему…
— Какую тачку?! — возмутилась тётя Ариадна Аркадьевна. — Такого человека транспортировать в тачке? Ему же необходима немедленная квалифицированная медицинская помощь! Я сейчас подниму на ноги весь посёлок, и Герман будет доставлен в районную больницу должным способом — в машине!
Они с этой милой Людмилой ушли. Подбросив в костёр сучьев, дед Игнатий Савельевич просипел:
— Страшно тут было?
— Ещё как! — признался Герка, но не без гордости. — Ногу вот только зря повредил. Достанется нам ещё от Людмилочки с её тётечкой. Придумают они ещё чего-нибудь на наши головы. Сами целехоньки, конечно, останутся, а мы с тобой какие-нибудь ранения обязательно получим.
На это дед Игнатий Савельевич что-то возбуждённо отвечал, и выглядело это так, словно он говорил на экране телевизора с выключенным звуком.
— Дома выскажешься, — предложил Герка, — если, конечно, меня надолго в больницу не упрячут. Пошевелить ведь ногой-то нельзя. А спать как охота…
Вообще-то гордость его так и распирала, и, если бы не больная нога, Герка стоял бы сейчас в свете костра, расправив плечи и выпятив грудь колесом…
…А когда к потухшему костру подъехала машина «скорой помощи», дед и внук крепко спали, прислонившись спинами друг к другу.
— Просыпайтесь, герои! — разбудил их звонкий и громкий голос этой милой Людмилы. — Вставайте, люди подвига! Карета подана!
Тётя Ариадна Аркадьевна сдержала своё слово: среди ночи она добилась, чтобы из медпункта домостроительного комбината медсестра вызвала «скорую помощь», хотя все врачи там были заняты.
Если бы только Герка слышал, как хвалила, превозносила, я бы сказал, уважаемые читатели, воспевала его тётя Ариадна Аркадьевна! По её взволнованным и торжественным словам получалось, что этой кромешной ночью Герка проявил такие высочайшие моральные качества, так ярко осуществил на деле принцип «человек человеку друг», что с полнейшим основанием может считаться героем наших дней.
Конечно, Ариадна Аркадьевна преувеличивала и здорово преувеличивала, но делала это столь искренне и убедительно, что машину вызвали быстро.
Когда Герке помогли влезть в кабину, возник маленький спор, кому ехать с ним в больницу, и эта милая Людмила довольно легко настояла на своем:
— Поеду, конечно, я. Дедушка, вы и сами больны. Вам необходимо пить горячее молоко с содой. И какой от вас прок, извините, если вы даже и слова вслух сказать не способны. А тётечку я уже уговорила лечь.
И сопротивлявшегося и сипевшего деда Игнатия Савельевича высадили около дома, а «скорая помощь» помчалась дальше.
Увы, уважаемые читатели, вы и без меня знаете, что в жизни не всегда даже очень радостные события обязательно оканчиваются радостно или хотя бы благополучно.
Дежурный врач П.И. Ратов, правый глаз которого закрывала чёрная повязка с кругляшком, оказался человеком чрезвычайно неприветливым, прямо говоря, просто грубым. Когда он стаскивал сапог с Геркиной ноги, мальчишка, сколько ни сдерживался, истошно выл самым откровенным образом. Дежурный врач П.И. Ратов сказал презрительно и насмешливо:
— Всю больницу разбудил… герой!
— Я не герой, — сквозь слёзы ответил Герка. — Больно!
— Дурака валять не надо. И терпеть надо, когда тебя за героя выдают.
У Герки слёзы текли уже не от боли, а от обиды.
— Если будешь орать, герой, — почти ядовито проговорил дежурный врач П.И. Ратов, — лечить тебя не буду. Так обратно на одной ноге и прыгай… Учти, что сейчас будет очень и очень больно. Только попробуй хотя бы пикнуть!
Закрыв глаза, вцепившись руками в край кушетки, Герка почувствовал, что от страха сердце у него отвердело и вроде бы даже не бьётся. А когда дежурный врач П.И.Ратов цепкими, сильными и ледяными пальцами больно-пре-пре-больно взялся за его ногу, Герка чуть ли не сознание потерял и сквозь зубы цедил:
— Главное… ребята… сердцем… не стареть…
Ему показалось, что одноглазый дежурный врач П.И. Ратов своими цепкими, сильными и ледяными пальцами старается выдернуть кость из его ноги да ещё НАРОЧНО её поворачивает… В голове загудело, перед глазами поплыли чёрные круги, боль захлестнула сознание, и Герка уже не слышал, как шептал:
— Не стареть… ребята… сердцем… главное… не… ребята… не… не…
