душевной… а вы… эх, люди, люди… Анекдот… Декамерон… теперь я все понял…
«Чем все это кончится?» — подумал Валентин, выходя из ворот дома. Рукам было жарко. Он снял перчатки. Холодный воздух словно становился теплым, касаясь его разгоряченного лица.
Он остановился, услышав за спиной шаги.
— Это ты? — не оборачиваясь, спросил Валентин.
— Я, — отозвалась Ольга и прошла вперед. Шла она, не оглядываясь, спрятав лицо в высокий воротник. Она словно старалась укрыться от Валентина, в ее облике было что-то недоступное, отдававшее холодом. Она проговорила громко, так, как не говорят на улице:
— Зачем ты сказал ему?
Валентин не ответил.
Дорога привела их в пустынный, молчаливый, занесенный снегом скверик на берегу реки. Аллей здесь не было, только одна дорожка тянулась мимо статуи физкультурницы. Когда-то в правой руке она держала деревянное весло. Кто-то унес его, и теперь поднятой вверх рукой статуя словно останавливала входивших в скверик. На голове, плечах и груди физкультурницы лежал снег, и Валентин подумал, что смешно было бы накинуть на статую пальто.
— Оля, — позвал он тихо, — хуже не будет… Не мог я не сказать… я ведь о тебе…
— Молчи! — и умоляюще, и повелительно перебила она. — Ты ничего не понимаешь. Ты еще мальчишка… Ты легко на это смотришь. Не ужилась, дескать, с одним, попробуй с другим. А мне противно. Себе жизнь испортила и… ему. А может, и он мне, кто тут разберет?
— Мне назад поворачивать поздно.
Ольга отрицательно покачала головой, взглянула на небо. Его темная синева казалась плотной, звезды — врезанными в нее. Валентин подумал, что, если сейчас не сдержится, то возьмет Ольгу на руки и понесет туда, где небо сливается с землей, где до звезд можно дотянуться.
— Какие мы глупые, — сказала Ольга, и опять ему показалось, что она говорит очень громко. — Взрослые вроде люди, а жить не умеем. Нам бы жить да жить, а мы страдаем… В общем, ты должен… будто меня и нет на свете.
— Не могу.
— Можешь. Должен. Я прошу тебя. Очень прошу.
Он взял ее за руку и ответил весело:
— Не могу.
Ольга заплакала. Ее слезы не огорчили Валентина. Ему показалось, что она плачет о том, что не может сделать его счастливым.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Грипп свалил Полуярова в постель на неделю. Он удивился: всегда переносил болезнь на ногах, а тут подкосило да так, что даже читать не мог; лежал, глотал таблетки. Сын Сережа сочувственно смотрел на отца.
— Ты просто устал, Павлик, — сказала Лиза. — Спать ложишься не вовремя, куришь много. Ослаб.
— Ослаб я оттого, что слабым стал, — глубокомысленно ответил Полуяров. Ему, высокому, крупноголовому, было особенно больно ощущать себя беспомощным. Он пробовал сжать кулак, но поморщился — еще сильнее почувствовал бессилие.
— Осторожный я стал, Ли-за, — зло проговорил он. — Деликатный я стал, черт меня возьми. Оглядываться стал. Сомневаться. Себе не доверять. Да, да! — разгорячился он, увидев изумленное лицо жены. — Трусить я стал!
Лиза решила, что он бредит и приложила руку к его горячему лбу.
— Я соображаю, — успокоил ее муж, — в здравом уме и рассудке пребываю. Но… подлые мыслишки в моей башке появились с недавних пор. Вздумалось мне выжидать, когда кто-нибудь вместо меня действовать будет.
Он еще долго рассказывал о своих отношениях с Копытовым, о том, что газета стала, наверное, одной из худших в стране, что работать день ото дня труднее.
Ему надо было выговориться, и Лиза не мешала. Она даже ничего не сказала ему.
Накануне выхода на работу муж сказал:
— Самое трудное — начать, потом легче будет.
Редакция встретила Полуярова насторожившейся тишиной. Комнаты были еще пусты. Маро гремела ключами, открывая шкафы. Полуяров давно заметил, что она ничего не умеет делать тихо.
— Вы на кого рассердились? — спросил Полуяров.
— Мне на всех… мне все… уй, как мне плохо! — быстро проговорила Маро. — Я не буду работать! А? Я знаю, вы скажете: ты дура. Ну, и пусть! Мне Ларису жалко. Только я рассказывать не буду, я не сплетница.
«Неужели что-нибудь с Олегом?» — подумал Полуяров. Он прибрал на столе, просмотрел свежие тассовские материалы, прочитал заголовки набранных статей, полистал стопку рукописей.
Первым пришел Валентин, поздоровался сквозь зубы. «Что случилось?» — чуть не спросил Полуяров, думая о том, как Лесному удается всегда быть выглаженным и чистеньким. Валентин положил на стол рукопись о Синевском леспромхозе и рассказал, почему Копытов отказался ее печатать. Полуяров читал так быстро, что, казалось, будто пробегает страницы глазами.
— Будем править, — сказал он. — Плохо у вас вот с чем. Хладнокровней надо быть. Не шуметь.
— Не шуметь, — обрадованно ответил Валентин, — я бы рад, да приходится.
— Приходится, — повторил Полуяров. — Печатать это надо. В Синевском леспромхозе происходит типичное, по-моему, дело. План требуют, а условий нет… Подработать кое-что надо. Вы выдвигаете, предположим, десять обвинений, а фактами подкрепляете только пять. А вот этот факт мелок по сравнению с другими. Уберем его?.. Здесь сказано крикливо. Не к чему.
Валентин, соглашаясь, кивал головой, настороженно и недоверчиво следя за пером ответственного секретаря.
— Здесь, наоборот, мягко сказано, — продолжал Полуяров, — факт сильный, а вывод слабый… Сильнее надо… Хотя бы так… Сдавайте на машинку, потом прямо мне.
— А Сергей Иванович?
— Разберемся.
Олег по графику выходил на работу в день верстки газеты в одиннадцать часов. Лариса пришла в десять, Полуяров несколько раз видел ее в открытую дверь, но она так и не заглянула.
— Живете как? — спросил он у Олега.
— Средне, — ответил он спокойно, — не идеально, но и не жутко. А что?
— Ничего. Просто интересно знать.
— Тут разные события без вас произошли, — насмешливо сообщил Олег. — Главным образом, печальные. У Лесного статью шеф забраковал, а Лесной шумит, собирается жаловаться.
Копытов встретил Полуярова радостно, даже обнял и заговорил:
— Взмок я без тебя. Всю глотку прокричал. Здоровье-то как?
— У Лесного почему статью забраковал?
— А ты читал?.. Ересь ведь написал. То есть не ересь, а… Ну чего я с обкомом спорить буду? Считает он, что там дела хорошо идут, ну, и мое дело — сторона.
Когда Полуяров стал доказывать, что статью надо обязательно печатать, что Копытов поступает непринципиально, редактор в изумлении замер. Собственно, он и раньше знал, что Полуяров недолюбливает его, но на этот раз почувствовал в его словах решимость.
— Ага, — сказал Копытов, — валяй. Тебе и карты в руки.
Полуяров был заместителем секретаря партийной организации. Секретаря отправили на трехмесячные курсы и, честно говоря, Полуяров сначала решил просто подождать его приезда. Теперь становилось ясным,
