важное, может быть, самое необходимое.
Трудно было открывать дверь в комнату, когда он вернулся домой. Он знал, что Лариса не спит, что сразу обо всем догадается. Если бы он застал ее рассерженной, заплаканной, растерянной, он упал бы ей в ноги и вымолил бы прощение.
Но он и сейчас не мог бы точно определить, что поразило его в Ларисе. Она стояла у окна, задумчивая, строгая, и он понял: прощения не будет. И сразу захотелось доказать, что надо простить, что он сам знает, что поступил мерзко.
Семь часов — значит отец уже проснулся, сидит за своим письменным столом. Мать готовит завтрак: отец рано начинает рабочий день.
Дверь открыл Филипп Владимирович, долго смотрел на сына, наклонив большелобую голову.
— Дежурил в типографии, — объяснил Олег, — не хотелось будить жену. Она охотница поспать.
И оттого, что отец молчал, Олегу стало не по себе, он торопливо разделся, прошел в комнату. Лидия Константиновна изменилась в лице, но успокоилась после первых же слов сына.
— Все это по меньшей мере странно, — задумчиво и холодно произнес Филипп Владимирович, когда сели за стол. — Ночное дежурство, спиртной запах…
— Я жалею, что пришел к вам! — сказал Олег. — Не верите, не надо. Нечего устраивать допрос.
— Так вот… — Филипп Владимирович швырнул салфетку на стол. — Допроса не будет. Но учти, Олег: если там что-нибудь произошло, я тебя в дом не пущу. Ни за что. Я всю жизнь прожил честно, чего бы мне это ни стоило.
— Ты выслушай сначала его! — возмущенно перебила Лидия Константиновна, погладив сына по голове. — Ты видишь, как он расстроен!
— Я давно заметил, — сурово продолжал Филипп Владимирович, — давно заметил, что ты…
— Выпей кофе, — умоляюще предложила Лидия Константиновна.
— В горле застрянет! — раздраженно ответил муж. — Кофе… Еще не хватало, чтобы мой сын…
— Я не понимаю, Филипп! — Лидия Константиновна всхлипнула. — Что тебе нужно? Чего ты от него хочешь?
— Ничего! — отрезал Филипп Владимирович. — Самую малую малость — не лгать! Ни отцу, ни жене!
Олег всегда побаивался отца. Занятый работой в клинике, подготовкой докторской диссертации, чтением лекций в институте, Филипп Владимирович редко вмешивался в жизнь сына, целиком доверив ее жене. И вот сейчас, будто спохватившись, он решил воздействовать на сына. Олег знал, что с отцом шутки плохи, но рядом была мать, и он не обратил на слова Филиппа Владимировича особенного внимания.
Перед уходом отец сказал:
— Ты понял меня? Повторять, надеюсь, не придется?
В редакции Олег с радостью узнал, что Лариса на работу не пришла и сообщил Полуярову, что она заболела: грипп, по всей вероятности.
И покраснел.
— Бывает, — неопределенным тоном отозвался Полуяров, — вылечим. Только бы осложнения не было.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
С утра у Валентина было плохое настроение. Началось с того, что он прочитал гранки своего очерка о свадьбе и почти в каждой строке обнаружил прикосновение руки Копытова. Потом подошла Маро, долго стояла у стола и проговорила словно между прочим:
— Ольга ушла. Одна живет. Она правильно сделала. Я бы убежала. Да.
А Николай ходил радостный, чего-то напевал за своим столом, пренебрежительно, с превосходством поглядывал в сторону Валентина.
Поздно вечером, когда Валентин уже собрался уходить из типографии, позвонил Полуяров и унылым голосом предложил:
— Зайди ко мне, обязательно, дело есть.
Зачем он понадобился Полуярову? Да еще в такое позднее время? Заглянув в кабинет ответственного секретаря, Валентин увидел Олега. Всем своим видом — усталым выражением лица, небрежной позой — он старался подчеркнуть, что оказался здесь против воли. Полуяров был в рубашке с засученными рукавами, без галстука, словно собирался драться.
— Вот папиросы, спички, форточка открыта, курите, сколько душе угодно, — тяжело произнес Полуяров, прошелся по кабинету, видимо, не решаясь начать разговор. — Олег, заранее извиняюсь. Чтобы избежать кривотолков, буду выражать свои мысли прямо.
Олег закурил.
— Я предлагаю вам, — неестественно громко продолжал Полуяров, — искренне, ничего не скрывая, по душам поговорить о том, какими качествами должен обладать журналист.
— Советский журналист, надо полагать? — насмешливо спросил Олег. — Увольте меня от теории. Я есть хочу.
— Теорию мы сейчас же применим на практике. И я хочу есть. И ты, Валентин, наверное не откажешься закусить?
Валентин кивнул, изумленно рассматривая Полуярова. Тот спросил:
— Что же значит — быть советским журналистом?
— Не искажать намеренно фактов, не гнаться за гонораром и прочее, всем известное, — скороговоркой выпалил Олег.
— Всё?
— В основном.
— А ты, Валентин, что на этот счет думаешь?
Валентин подсознательно почувствовал, что разговор идет очень серьезный. Да и Олег судя по всему догадывается об этом.
— Нужно быть убежденным, принципиальным, — негромко проговорил Валентин, не найдя более точных слов.
— Несколько обще, — недовольно отозвался Полуяров.
— Стиль Лесного, — насмешливо вставил Олег.
— Быть журналистом, — спокойно поправился Валентин, — значит писать только о том, о чем не можешь не писать.
— Здесь я бы поставил семь восклицательных знаков, — предложил Олег.
— Нет, предложение сугубо повествовательное, — сказал Валентин. — Писать не потому, что об этом надо писать, не потому, что за это платят деньги, а потому, что это тебя волнует, что ты высказываешь свои убеждения, отдаешь душу…
— Ты напрасно пошел в газету, Лесной, — с комической серьезностью произнес Олег, — шел бы ты лучше в мелодекламаторы.
— Я согласен с тобой, — и Полуяров жестом попросил Валентина молчать. — У меня только маленькое добавление. Честным может считаться тот журналист, который имеет моральное право, повторяю, моральное право писать о том, о чем пишет.
Олег встал, поклонился и сказал:
— Я предпочитаю работать, а не философствовать. А на болтовню, извините, у меня нет времени.
— Ты изменил Ларисе? — тихо спросил Полуяров.
— Что?! — вырвалось у Валентина.
— Это наглость, — сквозь зубы проговорил Олег, — это бестактно. Вы не имеете права… Вы имеете право уродовать мои статьи, но не смейте…
— Не кричи, — устало сказал Полуяров, сел, обхватил голову руками.
