— Не знаю. Уехала в командировку.
— Жаль… — еле слышно сказал Олег.
— Кого? — удивился Николай.
— Ее.
Олег снова подсел к огню и закурил. Видно было, что идти ему некуда и делать нечего. «Нет, я не поеду с тобой, — думал Николай, — кто знает, может, ничего со мной и не случится? А то и здесь все потеряешь, и на новом месте ничего не найдешь. А тебе что? Ты если там провалишься, сюда вернешься, к маме. А кто мою квартиру караулить станет?»
— Значит, не едешь? — спросил Олег, вставая. — Была бы честь предложена… Не забудь вовремя закрыть печь.
Через некоторое время Николай машинально открыл дверцу. Дрова давно сгорели. Только большая головешка дымила в темноте.
Ему было ясно, что надо делать. Во-первых, надо написать такой материал, чтобы все развели руками. Во-вторых, надо избавиться от присутствия в редакции Лесного. Он мешает Николаю нормально жить и заниматься делами. Кроме того, он лезет в заведующие отделом… Посмотрим.
Надежда на счастье, без которого жизнь казалась немыслимой, крепла.
Они встретились в том же сквере, где стояла гипсовая физкультурница, стройные ноги которой по колени утопали в снегу.
Внизу, за чугунной решеткой, под высоким, крутым обрывом, лежала скованная льдом, невидимая отсюда река. Вдали, на другом берегу, вздрагивали, словно от холода, цепочки огней.
Шли молча. Оба ждали встречи и в первый момент растерялись. Валентин варежкой сбил снег со скамейки. Присели.
— Странно, — сказала Ольга, смотря в темноту широко раскрытыми, тоскливыми глазами, — даже зимой река чувствуется.
— Ветер, — ответил Валентин. — Ты устала, ты просто устала. Ты не сердись на меня. Я знаю, у тебя и без меня много неприятностей, но и я не виноват… Я боялся спрашивать тебя… Но ведь иначе нельзя. Мне нужно знать… как ты относишься ко мне.
— Не надо нам встречаться, — резко сказала Ольга и, видимо, почувствовав, что слова прозвучали неуверенно, продолжала горячо: — Вот перестану себя в руках держать, забудусь и могу к тебе прибежать. Я только не сдержись, и начнется у нас с тобой… потом сами не рады будем.
— Ерунду ты говоришь, Оля.
— Знаю! — она взяла его лицо руками, а он от неожиданности отпрянул назад. — Если бы ты знал… Ведь тебе не это надо, что я сейчас тебе могу отдать.
Ольга закрыла глаза, чтобы удержать слезы, но они проникли сквозь ресницы, заблестели на щеках.
— Не надо нам встречаться, — бормотала она, — не надо…
— Мы будем часто встречаться, — твердо проговорил Валентин. — Я не тороплю тебя, я ни о чем не прошу,
И хотя Ольга промолчала в ответ, Валентин еще сильнее уверился в том, что счастье приблизилось.
На другой день радостное настроение Валентина первым заметил Николай. Губы его дрогнули, искривились.
Валентин дежурил по номеру. Скосив глаза на лежавшую перед ним полосу, Николай сразу увидел курьезную оплошность. Справа, внизу, под названием газеты, есть маленькая продолговатая клеточка, где указывается цена номера. Клеточка была пустой. Валентин не заметил этого и ушел с полосой к редактору. Копытов внимательно просмотрел заголовки, тексты под фотоснимками.
— Ну, лети, голубушка, — сказал редактор, сделав на полосе размашистую подпись.
И в типографии Валентин не заметил ошибки. По просьбе Полуярова он вернулся в редакцию. В кабинете ответственного секретаря сидел Копытов.
— Сильна девка! — говорил он, видимо, о Ларисе. — Мне бы такой характерец… Дурак Вишняков. Ей- богу, дурак. И себе жизнь испортил, и ей. Чего тут обсуждать? Выгнать надо из редакции и из партии. И вся недолга.
— Выгнать легко, — вздохнул Полуяров.
— Обсудить на собрании.
— И обсудить легко, — сказал Полуяров. — А ты как думаешь, Валентин?
— Я сначала думал, что, действительно, надо обсудить и исключить, — ответил Валентин, — но… это, действительно, самое легкое.
— У меня есть предложение, — Полуяров помолчал, словно не решаясь высказать свою мысль, — есть предложение не обсуждать Вишнякова, ограничиться беседой, дать ему возможность доказать…
— Не мели ерунды, — перебил Копытов, — ты в своем уме? За такой либерализм тебя самого в два счета…
— Нет. Вишняков знает, что по заведенному стандарту его вызовут на собрание, проработают, а он каким был, таким и останется.
— И не наше дело! Наше дело — заслуженно наказать его.
— Нет, — снова помолчав, Полуяров встал. — Сто раз нет. Я разговаривал с Ларисой. Почему она верит, что он исправится, а мы не верим?
— Там дела семейные, — отмахнулся Копытов, — там, сам черт ногу сломит. А тут…
— Тут еще хуже, — доверительным шепотом сказала Полуяров. — Выгнать его легко. Ума не надо. А вот воздействовать на него… как?
— Мне работать надо, — озабоченно произнес Копытов. — Решай сам. Но в райкоме тебя взгреют. Точно.
Решение Полуярова об Олеге поставило Валентина в тупик. Он не верил и в исправление Олега, не верил и в пользу проработок на собраниях. И в то же время в предложении Полуярова было что-то интересное, рискованное и вместе с тем наивное.
До половины следующего дня никто не заметил, что клеточка для указания цены была пустой. Потом позвонил какой-то досужий острослов и ехидно спросил редактора, почему «Смена» скрывает стоимость номера.
Разъяренный Копытов выскочил в приемную и крикнул оторопевшей Маро:
— Быстро всех ко мне!
Валентин сразу почувствовал, что разговор будет о нем. Когда он вошел в кабинет, редактор шагал вокруг стола, ни на кого не глядя.
— Больше так продолжаться не может! — сказал Копытов, резко остановившись. — Позор! Сегодня без указания цены вышли, завтра без фамилии редактора, а там, гляди, такой ляп будет, что я только ногами застучу по лестнице! Ты, Лесной, больше других любишь язык насчет критики почесать. Дело, конечно, нужное, но в редакции работать не будешь! Можешь жаловаться, можешь на гонение за критику сослаться.
Устало дыша, Копытов сел.
— Не работать? — тихо спросил Валентин, еще плохо сознавая, что произошло.
— Сегодня же подпишу приказ. Снимаю с работы за халатность, безответственность и сплошное, понимаешь ли, ротозейство! Ты еще оправдываться нахальства наберешься?
— Я оправдываться не буду. Я виноват. Но как же я без газеты жить буду? — растерянно пробормотал Валентин. — Вы не имеете права….
— Я свои права знаю. Я за свои решения вот этим местом отвечаю, — Копытов стукнул себя по затылку. — Можете быть свободными.
Никто не поднялся.
— Не слыхали? Можете, говорю, идти. Приказы не обсуждаются.
— А мы и не собираемся обсуждать, — не своим голосом сказала Лариса. — Мы осуждаем ваш приказ.
