И вдруг наступила тишина. Лариса услышала ясный и отчетливый голос Олега:
— Это ты?
— Я, — сдерживая дыхание, прошептала она. — А как замечательно слышно… Будто ты рядом…
И они долго говорили о хорошей слышимости, о погоде, об увольнении Копытова и о многом другом, что их меньше всего беспокоило.
— Говорите? — резко спросила телефонистка.
— Говорим! Говорим! — крикнули Олег и Лариса и замолчали.
— Ты как живешь? — спросил он.
— Плохо, Олик, — весело ответила она. — Скажи что-нибудь. Скоро нас разъединят.
— Нет, нет, не бойся.
Филипп Владимирович не слышал ни слова из этого разговора, но уже не нервничал. Он машинально раз за разом перечитывал плакат «Пользуйтесь воздушным сообщением, экономьте время!» и никак не мог понять, что же легче приобрести: время или деньги?
Нетерпение настолько завладело Валентином, что, расспросив прохожих, он сразу направился на шахту искать Василия Кошелева, того самого, о котором неудачно написал Рогов. Дорога оказалась длинной, запутанной, и к шахте Валентин добрался в восьмом часу утра.
В шахтоуправлении было оживленно: собиралась первая смена. Валентин бродил по коридору, рассматривал стенные газеты, «молнии», «крокодилограммы», кое-что записал в блокнот.
У дверей, сгорбившись, сидел дед в голубой телогрейке. Валентин несколько раз прошел мимо, приглядываясь к нему, и спросил:
— Вы Василия Кошелева знаете?
— А кто его не знает? — проворчал дед. — Первый на шахте по этому милому делу, — он щелкнул себя по шее, около воротника. — Свихнулся парень. А вон где был… — Дед показал на Доску почета. Быстрехонько слетел оттуда. И никакого сладу с ним нету. Каждый день домой волоком приволакивают.
— А что с ним случилось?
— Известно, что. Деньги большие, слава, почет, президиум. А он из президиума-то прямо в чайную.
— Но почему? — продолжал расспрашивать Валентин. — Ведь он передовым человеком был.
— Во! — дед погрозил кому-то пальцем. — В каком он месте передовой, скажи? Дурак он глупый. Его бы уму-разуму учить, а его в президиум. Да вон он идет, милай.
Навстречу по коридору шел невысокий, заметно пригнувшийся парень. Маленькие, глубоко сидящие глаза смотрели не прямо перед собой, а немного вбок, через плечо, будто он ожидал удара сзади. Лицо у него было опухшее, отечное.
— Извините, — остановил его Валентин, — вы Василий Кошелев?
— Ну? — отозвался парень, по-прежнему смотря вбок.
— Я из газеты «Смена». Мне нужно поговорить с вами.
— Ну?
«Его не скоро прошибешь», — подумал Валентин и, достав папиросы, предложил их Василию.
— Не курю, — отвернулся он.
«Это уже интересно», — отметил Валентин и спросил:
— Вы сейчас домой?
— Ну?.. Писать, что ли?
— Ну? — его тоном ответил Валентин. — Может быть, писать. Но пока не собираюсь.
— А пишите, я не боюсь, — Василий явно тяготился разговором. — Вон дед Егор про меня знает. Все, как есть. Да еще был тут один ваш. В чайную меня водил, поил, записывал что-то.
— Давайте не будем спорить, — дружелюбно предложил Валентин, хотя Василий своим поведением раздражал его. — Встретимся и поговорим. Вы где живете?
— В шестом доме. Улица Горняцкая. Квартира один. Часа в три приходите, если уж… Из горкома, что ли, жаловались?
— Никто не жаловался. Просто мне интересно узнать, что с вами происходит, как вы…
— Долго ли умеючи? Сначала помаленьку, потом привык.
Василий ушел. Валентин направился в комитет комсомола. Секретарь комитета, веселый, приветливо улыбающийся молодой курчавый блондин с ясными голубыми глазами, протянул руку, представился:
— Синегов. Прошу обождать минутку. Я переговорю по телефону. — Он взял трубку и долго, с занятым видом, расспрашивал какую-то Клаву о каких-то плакатах. — Значит, опять по делу Кошелева? Что нами проделано в этом направлении? Два раза обсуждали на комитете, один раз в группе, проводили индивидуальные беседы, бывали на квартире, давали общественные поручения.
— Почему он стал пить?
Синегов взглянул на Валентина, как на упавшего с луны, и объяснил:
— Пьют шахтеры.
— Это что, вполне естественно?
— Конечно, нет, но попробуй, докажи им. Никакие меры воспитания не помогают. Ни клуб, ни широкая сеть политучебы. Пытались вовлечь его в кружки художественной самодеятельности, в кружок по изучению биографии товарища Сталина. Не помогло, сбежал. Верьте, не верьте, а есть предложение отобрать у Кошелева комсомольский билет. Очень просим вас помочь. Пропишите вы его в форме фельетона, чтоб другим неповадно было.
— Надо разобраться, почему…
— Известно, почему, — убежденно произнес Синегов. — Моральная неустойчивость. Недовоспитан.
— Все это так, — задумчиво проговорил Валентин, — меры, действительно, приняты все, но ведь раньше он не пил. Раньше-то он был морально устойчив. Воспитан. Передовым человеком был. И вдруг стал пьяницей. Не понимаю.
— Я ведь не доктор, товарищ корреспондент, — недовольно ответил Синегов, озабоченно просматривая бумаги. — Некогда мне, понимаете, с пьяницами возиться. Поважнее дела есть. Не верите, что ли, мне?
— Я вам верю, но на вопрос вы не ответили.
— А что с ним нянчиться? У нас хороших людей полно. О них пишите.
— Но ведь и Кошелев был хорошим человеком. Что с ним случилось?
Синегов посмотрел на Валентина с явной неприязнью и наставительно проговорил:
— Вот был тут ваш товарищ. Рогов, кажется. Быстренько разобрался. А вы копаетесь.
Не привыкший доверять первым впечатлениям, Валентин не спешил делать выводов. Синегова он понял сразу. Судя по всему, работник он неважный, но с комсомольских вожаков спрашивают так много, особенно бумаг, что не мудрено — еще в молодые годы они черствеют.
Валентин обошел почти все отделы шахтоуправления. Начальник шахты возмущенно сказал: «Выгнать придется». Главный инженер настоятельно советовал: «Пишите, пишите и обязательно фельетон». Председатель шахткома поморщился: «Пьяница и дебошир».
Все эти люди по-своему были правы. Но никто из них не знал да и не интересовался, почему Василий Кошелев стал пьяницей.
Жил Василий в двухэтажном восьмиквартирном доме. В большой комнате стояла кровать, стол, два стула.
Валентин включил радиоприемник.
— Молчит, — зло сказал Василий, — лампа перегорела.
— Купи новую.
— Попробуй у нас! Иди купи, а я посмотрю.
В углу лежал большой сверток ковровой дорожки.
— А это зачем? — невольно удивился Валентин.
— Да так, под пьяную руку купил, — ответил Василий, сидевший на смятой кровати.
«Спать не ложился, — отметил Валентин, — значит, волнуется». Он снял пальто, бросил на стул, так
