каюту с порядковым номером «21». Она должна была стать моим домом, пока я жил на «Авалоне».
Мне выдали карточку-пропуск и брелок для управления автоматикой. А потом оставили в одиночестве – осваиваться. Последним ушёл Николай Джонович, пожелав спокойной ночи.
Какая там спокойная ночь! Прежде чем забраться в постель, я облазил каюту вдоль и поперёк, изучая новое место. Из фильмов я хорошо знал, как выглядят помещения на орбитальных станциях. Зеркальные переборки, округлые стены, шлюзы… Здесь же всё было каким-то бутафорским. Ни тебе скафандра, ни сейфа с оружием, ни тюбиков с прессованной пищей. Даже в стене вместо нормального круглого иллюминатора мерцал инфодисплей.
Я разложил постель, с презрением глядя на серо-синее клетчатое одеяло. Точно таким же одеялом я укрывался дома – до того, как меня отправили в интернат. И это космическая станция? Крепость экзоразведчиков?
Блин! Стоило ради этого уходить из интерната! Ведь Елена Борсовна – она же не зверь. Ну, рассказал бы ей, как дело было. Ну, получил бы скакалкой по заднице… В изоляторе посидел бы недельку-другую. В Лачуги отправлять – это же крайняя мера, для отщепенцев.
Станция показалась мне страшной, чужой. Каюту наполняло множество непривычных звуков: что-то пощёлкивало под полом, попискивал уснувший дисплей. Откуда-то снизу раздавались едва ощутимые удары, становившиеся всё сильнее и сильнее. Станция корректировала орбиту, и от лёгкой вибрации двигателей становилось не по себе.
Я нырнул в постель и уткнулся лицом в кусачее шерстяное одеяло. Хотелось зареветь, как девчонка. Одеяло пахло точно так же, как то, что я оставил дома. Последний кусочек прежней жизни… Ничего. Это я устал. Не выспался. Завтра всё будет по-другому.
С этими мыслями я уснул.
Снилось мне что-то сумбурное и тревожащее, как обычно бывает на чужом месте.
Во сне меня всё-таки отправили в Лачуги. Там я никогда не был и не знал, как они выглядят. За глинобитной хижиной поблёскивали струны железной дороги. Подъехал электровоз с открытыми настежь дверями; в тамбуре, на узлах и чемоданах, нахохлившись, сидела Иришка. Она смотрела на меня невидящими глазами, и от этого становилось не по себе.
Малыши с пятнистыми лицами тянули меня к утонувшему в тумане полю. Я отбивался, крича, что мне нужно на поезд, что я опаздываю, но карлики не слушали. Их лапки стали неожиданно сильными и цепкими. Тут я понял, что сейчас поезд уедет и произойдёт что-то непоправимое.
Я всё-таки вырвался, раскидав обидчиков, но было поздно. Поезд тронулся, а я побоялся запрыгивать на подножку: уж очень быстро мелькали вагоны. Тоскливо запикал семафор, и я проснулся.
Пиканье продолжалось. Я помотал головой спросонья и потянулся к брелку управления каютой. Сервис-система догадалась, что я проснулся, и отключила сигнал. Здорово! У нас в интернате по-другому. Будильник верещит как резаный, и пока не откликнутся все, кто в комнате, не угомонится.
Ожил инфодисплей. В уголке красным мигал конвертик – пришло письмо. Николай Джонович сообщал, что в полвосьмого по станционному времени меня поведут к Визионеру. Просил быть готовым. Сам он подойти не сможет – дела. Что ж, дела так дела.
Сон отставил в душе гадкое ощущение. Словно я кого-то предал или меня предали. А кого, интересно?.. Родителей? Иришку? Вот ещё! Как будто кто-то будет сомневаться, выбирая между Лачугами и экзоразведкой. А девчонки… Да их у меня тысяча будет!
С этими мыслями я отправился мыться. Душевая точь-в-точь походила на душевую в отеле, где мы останавливались с мамой, путешествуя по южным островам. Мне было всё равно. Космических станций не существует. Всё обман в этом мире.
Я иронично хмыкнул, глядя на вихрастого пацанёнка в зеркале, и принялся ожесточённо тереть себя мочалкой. Даже ноги вымыл и уши. Вчера так и завалился спать весь в тине и песке.
Пакет с одеждой я нашёл в шкафчике. Расцветка оказалась совсем девчачьей – какой-то белый комбинезончик с бирюзовыми полосками, трёхцветный шейный платок… Платок я взял (у следопытов из «Мига вечности» были такие), а комбинезон скомкал и запихал поглубже в шкаф. Сами ходите в девчачьих тряпках. К счастью, ту одежду, в которой я прибыл из интерната, – чёрные брюки и травяную рубашку с оранжевой молнией – они не догадались спрятать. Их я и надел.
Рубашку в начале лета подарила мне мама. Она была совсем такой, как у капитана Джи из «Мига вечности».
Ну вот я и готов. Страшно хотелось есть, но еды в каюте не нашлось. Я вспомнил о сухой горбушке, которую припрятал со вчерашнего ужина, но карманы оказались пусты. Странно… Я же помню, что она там была. Вот и коробок с крабом-бретёром – на месте, как полагается.
Я набрал в раковину воды и выпустил пленника. Крабик уселся возле пробки, горестно шевеля усиками. Бедняга… Тоже мается, как и я. Створки раковины на его спине чуть подрагивали. В щель между ними проглядывала фиолетовая жемчужина.
До половины восьмого ещё оставалось время. Я занялся инфодисплеем. Ничего интересного не обнаружилось. Писем новых не приходило, а как пользоваться карточкой с допусками, меня не научили.
Ровно в семь тридцать в дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошёл лейтенант с прилизанными русыми волосиками. Держался он чопорно и отстранённо, а спину – горбил. Я сразу дал ему прозвище Хорёк. У него лицо было такое.
На меня Хорёк смотрел с пренебрежением:
– Андрей Перевал? Его превосходительство ждёт вас. Следуйте за мной.
Кажется, только сейчас он заметил, что я одет не по форме, но говорить ничего не стал. Только губы поджал и усмехнулся. Ну и ладно, видали таких.
Мы вышли из каюты, и началась гонка. Хорёк мчался по коридорам так, что я едва за ним поспевал. Время от времени он оглядывался и шипел. От этого я совсем разозлился.
Что он там воображает?! Генерал Рыбаков на «Авалон», между прочим, из-за меня прибыл, а не из-за него! Сам, наверное, только из училища, вот и бесится. Сколько ему? Двадцать исполнилось, нет? Салага!
Скоро мы прибыли на место. Выяснилось, что гнал Хорёк зря: генерал занят делами и освободится только через два часа. И вообще, до собеседования мне предстояло пройти медконтроль. А Хорёк дурак, не туда меня привёл. Я показал ему язык. От этого он совсем взбесился.
Вновь началась беготня. Раскрасневшийся от полученной выволочки (Николай его выматерил, не стесняясь моего присутствия), лейтенант смотрел зверем. Сдав меня с рук на руки девицам из медблока, он исчез. Скатертью дорожка!
А в медблоке меня ожидали новые испытания. Главная врачиха – пожилая дама лет двадцати пяти – приказала раздеться. Уй, блин! Когда я замешкался, одна из сестричек стала хихикать. Ага, здорово.
Раздеваться не хотелось. Тогда врачиха глянула на меня поверх очков и осведомилась, не нужна ли помощь. Я представил, как она будет помогать, и меня передёрнуло. Я принялся стягивать рубашку.
Потом и вовсе началась ерунда. Меня завели за ширму, и медсестра – та, что хихикала –
