Из статьи Л. Рейснер «Матросы в русской революции», написанной для издания английской коммунистической партии:
«И не только стойкостью и мужеством эти годы гражданской войны горды и прекрасны: но и своей необычайной духовной культурой. В дикой Астрахани, во время зимних стоянок, не только воевали и строили, но и напряженно учились. Люди, обреченные погибнуть, быть может, предугадавшие свой близкий конец, последние недели и дни перед походами особенно много читали, слушали оркестры Бетховена, орган Баха, скрипку Сарасате. Целыми часами эта аудитория, малограмотная и едва вышедшая из социального невежества, затаив дыхание, слушала лектора, музыканта или агитатора. И даже в день похода многие команды не пожелали оторваться от своего политотдела: несколько профессоров получили разрешение проводить своих учеников до самого рейда, на порог борьбы и страданий. Так, место попа, покрывавшего преступление своим оскверненным крестом, идеалы и ученый заняли место на палубе».
И Бжезинский, и другие, несмотря на большую работу Ларисы Рейснер в культпросвете, считали, что это не характерно для нее. Да она и не засиживалась в Астрахани, часто находясь на кораблях, в командировках. Николай Юльевич Озаровский, начальник обороны 12-футового рейда, в 1918–1920 годах бывавший с Ларисой в разведках и отзывавшийся о ней, как об «изумительной, блестящей, романтической женщине», рассказывал о том, как бесстрашно она выезжала на лодке во время боя на середину дистанции между английскими и нашими кораблями на рейде Каспийского моря и фотографировала моменты боя. Жена Озаровского Нина Павловна говорила мне, что в семьях моряков, служивших с Ларисой Рейснер, дочери часто носили имя Лариса.
В Астрахани в политотделе работала заведующей библиотекой Ольга Петровна Котельникова, имевшая юридическое и художественное образование, знавшая языки. Привлекла ее к работе Лариса, при первой же встрече в театре познакомившая ее с матерью и отцом. Ольга Петровна не только запомнила внешний вид Ларисы, но и невероятные, нигде больше не упоминаемые сведения о ее матери, Екатерине Александровне:
«Образ Ларисы Михайловны сохранился до сих пор. Впечатление незабываемо. Лариса Рейснер любила одеваться, умела одеваться. При первом знакомстве на ней был костюм беж, горжетка, широкая шляпа с розовой лентой, которая очень шла к ней. У Ларисы были большие серо-зеленые глаза, запомнился взгляд с поднимающимися и опускающимися ресницами. У глаз что-то вроде веснушек, что шло к ней необычайно. У нее был звучный, хорошо поставленный голос. Матросы ее очень любили и слушали, вытянув шеи и затаив дыхание. Но были люди, которые осуждали ее за то, что она хорошо одевается, устраивает приемы. В Астрахани Лариса Рейснер купила библиотеку у Федорова для политотдела, которую я разбирала. В то время начальником всех политотделов был Киров, который часто встречался с Рейснер.
По семейному преданию, рассказанному Юлией Укше, которая вместе с Рейснерами приехала в Астрахань, мать Ларисы Михайловны воспитывалась в Смольном институте, до Смольного сироту воспитывал Жунковский, который нашел ее трехлетней девочкой в Польше».
Так неожиданно объяснилась «Педагогическая поэма» Екатерины Александровны. Лишенная родительской ласки, она с лихвой дарила ее своим воспитанникам.
Когда окончилась война на Каспии – в мае 1920-го, – реввоенсемейство весело праздновало это событие с гостями. В архиве Рейснер сохранилась шуточная телеграмма, написанная Михаилом Кирилловым, секретарем генмора флотилии и Коммунистической академии: «Благодаря разгрому белогвардейского флота и взятию Энзели… пробито „третье“ историческое окно. Наградить члена семейного реввоенсовета ВК флотилии тов. Екатерину Рейснер почетной красной юбкой с гербом и соответствующими надписями. Пошел с ходатайством о представлении т. М. А. Рейснера к красным панталонам. Кириллов. 6 июня 1920».
В Персии
В конце войны на Каспии ковер-самолет, когда-то заказанный Ларисой, доставил ее в Персию. 30 апреля 1920 года был взят город Баку. 1 мая на празднике С. М. Киров сказал о Ларисе: «Она у нас особая… Как нежный мотылек, плавает среди моряков и вдохновляет их на боевые подвиги!» С. Г. Орджоникидзе в своей речи тоже остановился на единственной женщине, сражавшейся на флоте: «Если бы Азербайджан имел такую женщину, как Лариса Михайловна, – поверьте, восточные женщины давно побросали бы свои чадры и надели их на своих мужчин».
В Персию, в Энзели (город на южном побережье Каспийского моря) англичане и белые увели из Баку весь военный и транспортный флот. Отвоеванную нефть доставить в Россию было не на чем.
Восемнадцатого мая эскадра кораблей и десантный отряд моряков неожиданно появились у Энзели, застав врасплох английское командование, которое не смогло оказать должного сопротивления. Раскольников разъяснил англичанам, что пришел за имуществом, принадлежащим Советской республике, и получив его, немедленно уйдет.
Лариса Рейснер («Фронт»): «Так близко от нас эта чудесная страна, этот необычайно родственный народ. Стоит отвернуться от моря, оставить слева его совершенно эмалевый проблеск, лежащий голубым челом между двух песчаных холмов на ковре из пены, стоит оставить за собой бухту Энзели с ее японскими крылатыми лодочками и ядовитой водой, – и в полях, полных сырости и роскоши, уже дышит, уже открывается Персия».
Мечтал приехать в Персию и собрать коллекцию персидских миниатюр Николай Гумилёв. Мечта исполнилась для Ларисы. Возможно, какую-нибудь персидскую миниатюру в его вкусе она для него и купила. В Петербург она рвалась уже давно.
К сожалению, не удалось Рейснерам забежать к родственникам, жившим в Баку. Брат Михаила Андреевича – Вадим, его жена и дочь Зоя не дождались их за накрытым столом. Но другая, из серии долгожданных, встреча состоялась. Друг по журналу «Рудин» Сергей Кремков, мобилизованный в артиллерийское училище в 1916 году, воевал и оказался в Баку.
«Когда я получил Ваше письмо из Баку, – я засмеялся: как Вы хотите все обратить в шутку… Не забывайте, не забывайте, что такого чувства Вы не встречали и более не встретите. Великое безумие скрыто в нем и великая радость – в его жгучем страдании. Всё вздор, всё – пепел, пыль. Оно одно не проходит… то, что связывает меня с Вами, смеется над временем и пространством. Кто знает, может быть, настанет время, когда мне, наконец, разрешено будет умереть за Вас!» О любви Сергей Кремков говорил во всех своих постоянных, но редко доходящих письмах. Они ждали Ларису и в будущем, но после 1924 года их в ее архиве – нет.
Баку в годы Гражданской войны и позже приютил в своем университете, в своих редакциях газет и журналов немало мастеров русской культуры: Вячеслава Иванова, Велемира Хлебникова, Сергея Городецкого. Хлебников весной 1921 года совершит поездку в Энзели, в Иран, «где голубые призраки гор Персии», сады, восточные улицы и море совершенно покорили поэта. «Я – сотрудник русского еженедельника „Красный Иран“ на пустынном берегу Персии», – писал он.
Яков Григорьевич Блюмкин (убийца немецкого посла Мирбаха), на которого Лариса Рейснер и Осип Мандельштам ходили когда-то жаловаться Дзержинскому за его «хочу и расстреляю», этот левый эсер высадился вместе с Волжско-Каспийской флотилией в Иране. Десант превратился в персидскую Красную армию. Во главе с Мирзой Кучек-Ханом на короткий срок возникла «Персидская Социалистическая Республика».
Блюмкин, наизусть знавший все стихи Гумилёва, стал одним из героев его стихотворения «Мои читатели». Расстрелян Я. Блюмкин в 1929 году за верность Л. Троцкому.
Начало автобиографического романа
О, поэты, поэты, единственные настоящие любовники женщин.
Одна из главок книги «Фронт», написанная летом 1919-го, начинается с эпиграфа, в который вынесена строка из стихотворения Н. Гумилёва, но без указания автора: «Где вышиты золотом осы, цветы и драконы». В этой маленькой главке описана буддийская икона: «Вот одна из них: на фоне, темно-зеленом, как чувственная и торжествующая южная весна, сияет розовый полукруг зари, и под сенью его, скрестив изысканно тонкие члены, восседает утреннее божество. В одной руке пурпурный колокольчик, в другой – песочные часы, но не одинокие часы Дюреровой Меланхолии, по крупинкам меряющие отчаяние, но часы пробуждения и вечной жизни… Необычайны глаза этой азиатской Авроры. Слегка косые, под агатовыми бровями, с утренней звездой между ними. Глаза мудрые, холодные, устремленные в себя, несмотря на сладостную улыбку. У ног ее лежит земля, темная, покрытая лесами, с одной светлой, проснувшейся, озаренной поляной посередине».
