порвешь – отдашь мне трость, в которой шпага. По рукам?
– По рукам.
Ноги обывателя стали слабеть, и он начал медленно сползать на песчаный пол.
– Куда? Стоять! – рявкнул Григорий.
Дополняя приказ, он подхватил мужика за шею своей лапищей и дернул вверх.
Горобец внимательно смотрел, что будет дальше.
Собственно, ничего дальше не было. Григорий рванул из ножен саблю, взмахнул и нанес баклановский удар.
Тело мужика разделилось на две неравные половины.
– Во! – торжествующе произнес бугай.
– Мы договаривались – разорвать, – заметил матрос.
– Какая разница? На две же части! – хохотнул Григорий.
Он хотел добавить про портсигар, но посмотрел в глаза своего атамана и несколько стушевался.
– Жульничаешь, Гришка. Смотри, не люблю! – Но к некоторому облегчению бугая вопрос о трости Горобец не поднял. – Давай следующего. Я тебе покажу, как надо.
Следующей оказалась полноватая бабенка лет тридцати. Взошла, увидела располовиненное тело и вскинула в испуге руку ко рту.
– Ой, мамочки!
– Не боись. Саблями тебя никто полосовать не будет, – без улыбки поведал матрос.
Он впился в женщину взглядом, и та ойкнула еще раз. Ее несколько раз качнуло из стороны в сторону, что-то вдруг хрустнуло в тишине, лицо женщины перекосило от боли, и вдруг она упала, дернулась раз и затихла.
– Твою мать! Не получилось, – с некоторым оттенком досады поведал матрос.
Григорий посмотрел на труп, перевел взгляд на Федора и спросил:
– Я того, не понял, что ты хотел?
Вместо ответа Горобец выругался. Без эмоций, словно не крыл матом, а разговаривал на каком-то иностранном языке. К чему сводился смысл тирады, понять без переводчика было невозможно. Даже такому сквернослову, как Григорий. Хотя, возможно, то была не осмысленная речь, а набор слов.
Уточнять Гришка не стал. По опыту знал, что в нынешнем состоянии Горобцу лучше особо не докучать.
– Ладно, давай следующего, – вымолвил матрос.
В вагон впихнули мальчонку лет двенадцати. Босого, в подвязанных веревкой штанишках и грязной рубахе. Перепуган мальчишка был никак не меньше женщины. Только не ойкал, вообще старался не показать своих эмоций.
– А этот шкет зачем? – чуть поморщился Федор.
– Дык, что, отпустить? – переспросил Григорий с явным сожалением.
Атаман посмотрел на помощника, словно говоря: ты что, идиот? Взгляд был настолько выразительным, что крепившийся вначале мальчонка всхлипнул.
Он что-то хотел сказать или попросить, однако не успел. Григорий подошел к нему сзади, вцепился в голову и резко повернул.
Раздался хруст шейных позвонков, и мальчишка с переломанной шеей присоединился к уже лежащим на полу.
Горобец одобрительно хмыкнул. Мол, это намного лучше, чем пытаться разрешить спор самым надувательским образом.
Но все-таки это было не то! Три жертвы – и никакого толка! В другой раз Федька был бы не прочь просто позабавиться, однако сейчас надо было выполнить намеченное дело.
Матрос лишь посмотрел на помощника, и тот вновь шагнул к двери и выглянул наружу.
С полминуты он выбирал, а затем ткнул пальцем и заявил:
– Ты!
Обросший щетиной мужчина в недорогом костюме был напуган раньше, чем вступил в вагон. Внутри же он вообще побледнел и лишь переводил полный ужаса взгляд с хозяев передвижной камеры на их безжизненных гостей и обратно. Нижняя губа мужчины заметно подрагивала, и точно так же подрагивали кисти рук.
Матрос надвинулся на него, впился взглядом. Мужчина поневоле стал отступать назад, пока не уперся в стену. Пятиться дальше было уже некуда. Может, и можно было попытаться прорваться к двери и вырваться на перрон. Там тоже ждала охрана, однако даже самый хлипкий шанс лучше никакого.
Здесь никаких шансов не было.
Неясно, понимал ли это мужчина, или ему было легче надеяться на чудо, чем решиться на поступок.
Горобец приблизился вплотную. Он внимательно разглядывал каждую черточку на лице жертвы, каждую капельку пота. Под этим пристальным взглядом мужчина стал судорожно дышать. Хлипкий вздох, прерывистый выдох, повисшая долгая пауза и опять.
Вдруг мужчина издал протяжный стон, словно у него кто-то стал тянуть жилы. Это был именно стон боли, причем боли почти нестерпимой, безжалостной, от которой нет спасения.
И крик, животный крик мучаемого существа, которое даже не в силах защищаться.
Пот по лицу мужчины катился градом, на лице не осталось ни кровинки, только теперь он был словно парализован и шевельнуться не мог. Он не мог даже отвести взгляда от своего мучителя. Хотел, но не мог.
Снова стон. К поту присоединилась тоненькая полоска крови из прокушенной губы. Она особенно выделялась на фоне мертвенной бледности лица. Красное на белом.
Чуть в сторонке Григорий деловито закурил папиросу. Он-то не раз был свидетелем подобных забав матроса и уже не испытывал прежнего интереса к бесконтактной пытке. А раздающиеся вперемежку крики и стоны вообще оставляли его равнодушным. Вот если бы кто-нибудь корчился от рук Григория, тогда да. Тогда звуки могли бы доставить удовольствие.
Сейчас же была забава матроса. Мужчина принялся извиваться, выламываться, не переходя при этом некоторых границ, будто был связан невидимыми путами. Он бился, и это битье постепенно превращалось в агонию.
Закончилось все резко. Мужчина издал последний, совсем уже слабый стон и вдруг повалился безвольным мешком.
Матрос оторвал от него взгляд и повернулся к Григорию.
Вид у матроса был настолько страшен, что дрогнул даже его помощник. Что-то зловеще-демоническое и одновременно с тем безумное было не только в глазах, но и в каждой черточке вытянутого лица. У Григория возникло чувство, что следующей жертвой рискует стать он. Не за какую-то вольную или невольную вину. Просто потому, что Горобцу сейчас нужны жертвы.
Возможно, так бы оно и было. Вид чужих мучений действовал на Федьку посильнее водки и кокаина. Он наливался силой, той, что покидала людские тела, и эта сила распирала его, бушевала, затуманивала сознание.
Одних людей смертельная опасность обездвиживает, делает покорными, другим придает энергии. К счастью для себя, Григорий был из последних.
В два стремительных прыжка он оказался у двери, рванул ее и повелительно рыкнул:
– Давай!
Охрана, стоявшая около подвернувшихся под руку обывателей, замешкалась. Тогда Гришка выпрыгнул наружу, подхватил оказавшуюся к нему ближайшей молоденькую девицу и мощным броском забросил в вагон.
Пронесло!
Хотелось перевести дух, только задерживаться не годилось.
Григорий быстро, хотя уже не прежней стрелой, поднялся в пыточную и захлопнул дверь. Не всем положено видеть, что тут порою творится. Не всем.
Видеть – не видели, зато слухи ходили разные. Не менее жуткие, чем действительность.
