счастье, что зараза перебросилась на весь мир, не дала германцам воспользоваться уникальной ситуацией.
Еще через три недели делать на фронте стало совершенно нечего. Да и был ли теперь фронт? Разве что считать за него полосу, по которой бродили шайки вооруженных дезертиров, грабили тех, кого можно было пограбить, убивали, насиловали и разрушали, разрушали, разрушали…
Познякову удалось оформить отпуск, хотя мог бы уехать и так, и отправиться в Быхов, небольшой городок неподалеку от Могилева. Там был его отчий дом, там же, чтобы быть всем вместе, на время войны поселилась его семья.
Вернулся он поздно. На недельку бы раньше, и, может, сумел бы что-нибудь сделать, а так…
Быхов, где были знакомы каждая улица, каждый дом, разделил судьбу Могилева. Как и бывшее местопребывание Ставки, он превратился в сплошные могилы, и немногие уцелевшие на пепелищах своих домов оплакивали мертвых.
Может быть, так выглядели города, когда через них проходила монгольская рать. А может, и нет. Уничтожение было почти полным. Волна дезертиров, чей гигантский, в полсотни переполненных до отказа вагонов, поезд застрял на местной станции, обрушилась на беззащитный город, захватила его и принялась наводить свой собственный порядок. Порядок, при котором человеческая жизнь стала казаться горше смерти.
Власть первой волны дезертиров продолжалась один день. На следующий в Быхов пришел еще один такой же эшелон, и прибывшие поспешили присоединиться к своим товарищам. Тут происходит такой загул, и вдруг без них!
…Родные Познякова были убиты на третий день. Толпа солдат ворвалась в дом, связала старого отца и на его глазах долго насиловала женщин. Пожилую мать, жену и двух дочерей, младшей из которых недавно стукнуло семь лет.
Когда солдатня наконец утолила похоть, то наиболее рьяные еще продолжали совершать те же действия штыками, стволами винтовок, черенками лопат… когда же надоело и это, то вспороли у женщин животы, отрезали груди, и только младшую трогать не стали. Не по доброте душевной. Видно, просто не хотелось тратить силы на мертвую.
Последним убили отца. Найденным ломом перебили все кости на руках и ногах, слегка поковырялись в теле штыками, а затем развели во дворе костер и бросили старика в огонь. Сами же стояли рядышком и с интересом обсуждали, сможет ли человек с перебитыми конечностями вылезти из огня, или нет.
Отец не смог…
Все это рассказала Познякову соседка, восьмидесятилетняя старушка, должно быть, по причине преклонного возраста не тронутая солдатами.
Налетчиков уже не было в городе. Им больше нечего было делать среди трупов и разграбленных, сожженных домов. В городе вообще практически никого не было. Человек пятьдесят, может, сто обывателей. Или немощные старики, или сошедшие с ума от издевательств люди, по каким-то причинам или без оных не добитые озверевшей толпой.
Позняков не заметил, когда поседел. Он провел рядом с пепелищем всю ночь, а на рассвете достал наган.
Боль была такой, что невозможно было жить. Лучше уж покончить со всем сразу. Одна пуля – и все. Раз уж не довелось повидать своих здесь, то, может быть, удастся встретиться на небесах.
И лишь в последний момент, когда курок уже был взведен и дуло плотно прижалось к груди, ошпарила мысль: а те? Они что, так и будут осквернять своим существованием землю? Или все-таки…
Перед тем как вернуть наган в кобуру, Позняков тщательно пересчитал патроны. Их было семь в барабане, да в кармане шинели – четырнадцать. Итого – двадцать один. Последний для себя, тут даже не возникало вопроса, а вот двадцать…
К вечеру, когда Позняков сидел прямо на земле за разрушенным зданием вокзала и ждал подхода какого-нибудь эшелона с НИМИ, в город вошел отряд Аргамакова.
Быть инженером седой подпоручик отказался. Вместо этого он встал в строй офицерской роты. В боях не пригибался, себя не жалел, и только чудом не был ни разу ранен. Зато счет его рос постоянно. Если же попадались пленные из какой-нибудь банды, то Позняков первым вызывался в расстрельную команду. Часто же не стрелял, подходил и с размаха всаживал штык в брюхо, а потом молча наблюдал, как корчится очередная жертва, недавно бывшая чьим-то палачом.
В отряд Орловского Позняков пошел сам. Раз офицерская рота пребывает в резерве, так хоть в качестве инженера съездить на дело. Вдруг в числе банды Горобца есть кто-то, в мрачный апрельский день задержавшийся в Быхове? Мир, он ведь тесный…
Туман разошелся вскоре после восхода солнца. Дрезина стояла за небольшим поворотом дороги, к тому же укрытая кустами, впереди лежал мостик, за ним в какой-то сотне саженей железная дорога ныряла в лес.
Хотя лес – не беда. Поезда не умеют ходить бесшумно. В любом случае шум локомотива донесется намного раньше, чем можно будет увидеть идущий сюда эшелон.
Или не эшелон, а бронепоезд?
Обзор по сторонам был практически великолепным. Слева еще так себе, там в полуверсте был лес, зато справа тянулось возделанное поле, а через него виляла дорога.
Другая дорога, та, на которой в утреннем тумане была стрельба, должна была находиться слева, но вот ее-то было не видать.
Трое солдат, все степенные, прошедшие войну, сидели рядом с вырытым вблизи мостика окопом. Курили, не спеша обменивались замечаниями да внимательно посматривали по сторонам. Считая с подпоручиком, их было четверо, свои же – только далеко позади, с остальных сторон ничего не известно.
Слева появились всадники. Семь человек. Покрутили головами и ходкой рысью направились прямиком к мостику.
Никто ничего не говорил. Солдаты молча сползли в окоп, наставили на приближающихся кавалеристов винтовки.
Позняков ухватился за «шош», захваченный им лично во время смоленского боя. Передернул затвор, прикинул, что лучше: попробовать проредить всадников короткими очередями или все же одной очередью пройтись по всем?
Ядро разъезда, четыре человека, двигались компактно. По одному всаднику перемещались на флангах на расстоянии от остальных, и еще один опередил своих соратников саженей на сто.
– Климук, возьмешь на себя головного. Иванов – того, что справа. Мухин – слева. Я – четверку остальных. Огонь открывать только по моей команде.
Раньше Позняков отнюдь не был стрелком. До Великой войны баловаться с оружием не приходилось, да и во время нее тоже. Инженер все-таки, не строевой офицер. Если на боку и висела кобура с наганом, то лишь как неизбежная принадлежность к форме.
После Быхова Михаила словно подменили. И откуда только взялось умение! Снайпером не стал, однако в цель попадал частенько. И теперь был уверен, что снимет одной очередью по крайней мере троих из четверки. Хотя «шош» кучностью боя никогда не блистал. Вот сейчас они только подъедут поближе…
Палец медленно стал сжимать тугой курок.
– Господин подпоручик! Наши!
– Что?!
На всадниках виднелись погоны, да и лица, когда кавалеристы приблизились, оказались знакомыми. Точно, свои, из приданных отряду конных разведчиков.
Уф… Чуть не взял грех на душу!
– Сюда! – Мухин встал во весь рост и призывно замахал фуражкой.
Через пару минут разъезд был уже рядом. Чаликов привычно козырнул, с ходу сообщил подпоручику:
– Мы только предупредить. Там дальше по дороге наши ночные знакомцы какой-то отряд разорвали. Человек сто, не меньше. И коней еще…
Когда-то интеллигентный Позняков замысловато выругался.
