вторгшейся бандой и необходимость иметь в распоряжении правительства воинскую силу.
– У нас уже есть сила, – вставил Муруленко. – Два запасных полка. Да и школа прапорщиков с сегодняшнего дня будет выполнять все получаемые распоряжения.
Он красноречиво посмотрел на Либченко. Новый начальник школы счел за лучшее промолчать. Если перед заседанием капитан, похоже, пошел на уступки гражданину по обороне, то теперь афишировать их не спешил.
– Вечером всех офицеров прошу на банкет по поводу победы, – на реплику гражданина по обороне Всесвятский внимания не обратил.
Впрочем, недоверия соратнику он тоже не высказал.
Дипломат!
Глава третья
Казармы копорцев были рассчитаны на полнокровный полк четырехбатальонного состава, поэтому места отряду хватало с избытком. Настолько, что здесь же устроили госпиталь.
В городе имелось достаточно медицинских учреждений, как бывших государственных, так и частных, созданных во время Великой войны, однако в Смоленске было неспокойно. В подобной обстановке лучше уж держать раненых рядом, чтобы не только лечить, но, при необходимости, и защитить их.
Помимо собственных пострадавших сюда же свезли юнкеров, солдат из бывшей группы Орловского, офицеров, ввязавшихся в схватку в разных районах города. Не так-то много их и было, только работы врачам хватало. Зато там же были барышни Дзелковского, что заставляло некоторых офицеров завидовать раненым.
А вот Раден вполне мог и не завидовать. Сам он в ночном бою не получил даже царапины, зато ему в любом случае надо было посетить лазарет. Там лежал Мезерницкий, однополчанин, тяжело раненный в тот день, когда гусары присоединились к бригаде.
Юный корнет был плох. Отряд поневоле был вынужден возить даже самых тяжелых из раненых с собой, что отнюдь не способствовало их выздоровлению. Но что оставалось делать, когда оставить кого-либо посреди взбудораженной людской стихии было равносильно смерти? Лучше уж рискнуть в надежде, что как-нибудь выдержат бесконечное движение по тряским дорогам, выкарабкаются, а нет, так на все воля Божья. Уж лучше умереть среди своих, чем быть убитому озверевшей толпой.
Болезнь и раны удивительно меняют людей. Мезерницкий осунулся, как-то постарел, а глаза у него были такими, словно он заглянул за край бездны. Или действительно – заглянул? Выпущенная с близкого расстояния винтовочная пуля сломала ребро, пробила насквозь легкое и вышла навылет, лишь чудом не отправив корнета на тот свет.
Но сегодня, вот странность, Мезерницкий выглядел лучше. Вчера, когда они только размещались в казармах, Раден заглядывал к своему однополчанину и видел его глаза, устремленные куда-то внутрь, безучастные к окружающему. Сейчас же корнет, едва увидел старшего товарища, сразу встрепенулся и, стараясь говорить потверже, спросил:
– Как дела?
Несмотря на все старания, голос прозвучал слабо.
– Доктор сказал, все будет хорошо. – Раден обрадованно улыбнулся.
За однополчанина он переживал больше, чем за себя.
– У нас… как дела? – повторил Мезерницкий. – Доктор… ничего не хочет… говорить.
Паузы между словами подчеркивали слабость гусара.
– Хорошо. Порядка в Смоленске, правда, маловато, но ничего, дело поправимое, – на этот раз Раден понял главный смысл вопроса и потому вместо общего положения сразу перешел к тому, что должно было интересовать раненого больше всего. – Штандарт цел. Сейчас мы открываем бюро по записи добровольцев, и Аргамаков разрешил нам сформировать эскадрон полка. Пока от наших туда пошли Стогов и Желтков. Будут выбирать тех, кто достоин служить в гусарах. Ничего, не может быть, чтобы город не дал добровольцев! Обучим, воспитаем в наших традициях, а там потихоньку восстановим славный полк и покажем всей нынешней нечисти, что раз живы мы, то будет жить и Россия!
Может, сказанное было несколько высокопарно, зато созвучно тому, что творилось в душах. Надо послужить под овеянным славой штандартом, носить форму, проникнуться духом полка, воспитывать в нем гусар, чтобы понять: люди приходят и уходят, а полк остается. История Родины – это и история полков, веками стоявших на ее страже.
Губы Мезерницкого тронула слабая улыбка. Значит, не зря они пробирались через объятые ужасами земли! Даже нападение крестьян, когда корнет был ранен, в конечном итоге принесло пользу, позволило соединиться с более крупным отрядом. А пуля и страдания… Так это уже личная судьба…
– Ты поправляйся быстрей. Наши, конечно, как прослышат, проберутся сюда, а пока каждый человек на счету. Больше, чем на эскадрон, нас и не хватит, даже если людей наберем, – добавил барон.
– Я постараюсь, – вновь улыбнулся Мезерницкий.
Одно дело, когда собственное здоровье принадлежит лишь тебе, и совсем другое, когда оно необходимо твоим товарищам и делу.
Раден хотел рассказать о коне корнета, но дверь открылась и в палату заглянула Ольга.
– Хороша картинка, – с изрядной долей иронии произнесла девушка. – Барон, вам кто-нибудь разрешал тревожить покой больного?
– Мне никто не запрещал, – чуть смутился Раден.
Его правый глаз сразу стал косить заметнее.
Невольная духовная близость, возникшая было между ним и Ольгой в осажденной школе, ушла вместе с опасностью, и теперь барон вновь слегка робел в присутствии девушки.
– Меня не тревожили, – вступился за однополчанина Мезерницкий. – Наоборот, принесли хорошие новости. Я теперь не больной, а выздоравливающий.
На выздоравливающего корнет не походил ни разговором, ни видом. Но было в его попытке нечто такое, что заставило Ольгу невольно улыбнуться.
– Для излечения необходим покой, – без всякой строгости произнесла племянница Дзелковского. – Надеюсь, вы успели поделиться принесенным?
Еще при появлении девушки Раден встал и теперь продолжал стоять, словно действительно все уже было сказано еще перед визитом медсестры и наступила пора уходить.
– Еще пять минут, Ольга Васильевна!
– На сегодня хватит! – решительно произнесла девушка. – Больному прописан покой. Поэтому идемте, барон!
Если бы она сказала: «Идите», ротмистр попробовал бы возразить, но так…
– Поправляйся, Саша, – кивнул Раден и галантно пропустил девушку вперед.
– Разве так можно, барон? – с упреком произнесла Ольга, когда они оказались в коридоре. – У него очень серьезное состояние. После перевозки началось обострение. Павел Петрович категорически запретил тревожить Мезерницкого, а вы…
– Помилуйте, Ольга Васильевна! Что я, ни разу раненым не лежал? По себе знаю: покой – далеко не все, что требуется для скорейшего выздоровления. Лежишь, а самому так хочется узнать, как там, в полку, все ли живы, поддержали ли былую славу?
Ольга едва не ляпнула, что не существует никакого полка, но вовремя прикусила язык. Раз есть несколько офицеров и знамя, значит, полк жив.
– Я понимаю, – виновато потупилась Ольга. – Но корнет очень тяжел. Павел Петрович приложил столько сил, чтобы его спасти. Рана, а потом дорога с этими ужасными условиями…
Раден вздохнул. Он очень переживал за Мезерницкого. Александр был одним из самых молодых офицеров в полку. Он-то и на фронт попал лишь летом прошлого года, хотя казалось, с тех пор прошла вечность. Или не казалось? Славный шестнадцатый год с его победами породил твердую уверенность, что еще немного – и тяжелая война закончится, жертвы будут не напрасны, а страна станет еще более великой.
То, что не смогли сделать внешние враги за долгую историю, проделала кучка безответственных людей в считанные дни. Взбаламученная столица в хмельном угаре отвергла заветы предков, отказалась от их наследия, и никто из виновных не подумал, что этим самым подписывает смертный приговор и себе, и
