Аргамаков покинул броневик еще на ходу. Очень уж надоело трястись по этому проселку, и оставалось лишь удивляться, как подобные прелести не замечались во время торопливой погони.
На площадке перед овином многое переменилось.
Нет, трупы так и оставались лежать, но часть повозок была убрана в сторону, трофейное оружие собрано в аккуратные кучи, а большинство крестьян отпущены на все четыре стороны. В смысле в одну – в сторону деревни. С остальными беседовал Канцевич, однако, заметив своего командира, махнул мужикам рукой и заторопился навстречу.
– Ушел, сволочь! – Аргамаков понимал нетерпение своего начальника штаба. Поэтому, не дожидаясь вопросов, он вкратце пересказал итоги погони, но все-таки решил закончить на оптимистичной ноте: – Ничего! Два раза уходил, да все равно в третий встретимся. И будем надеяться, в последний раз. Во всяком случае, его ватагу мы проредили изрядно.
Канцевич кивнул, хотя оба полковника прекрасно сознавали, что потери не играют для Горобца особой роли. При нынешнем разгуле страстей и десятимиллионной армии утративших всякий человеческий облик дезертиров набрать новую банду для предприимчивого атамана не составляло никакого труда. А в предприимчивости отказать матросу было нельзя.
– Что дал допрос?
– То же самое. Никто ничего не знает. Впрочем, если учесть, что нам попадается мелкая сошка, то это как раз объяснимо. Судя по всему, Горобец делится своими планами лишь с двумя подручными. А то и вообще составляют их втроем. Один – некий Яков, судя по описанию, не то либерал, не то социалист, бандиты в таких тонкостях не разбираются, да и я, признаться, тоже. Своего рода теоретик и идейный вдохновитель. Второй – здоровенный амбал Гриша, палач-любитель, охранник и многое другое в одном лице. Похоже, бывший разбойник, оказавшийся в своей стихии. Но ни среди убитых, ни среди пленных их нет.
– Понятно, – кивнул Аргамаков.
Он был несколько разочарован результатом и лишь по привычке старался не показывать вида.
– И еще… Я тут прикинул возможные пути матроса. Если учесть, что он не собирается покидать железную дорогу и должен стремиться где-то осесть хотя бы на время, то наиболее вероятный пункт – это Смоленск. Вот, смотрите.
Канцевич подвел Аргамакова к машине, расстелил там довольно скверную карту, единственную карту здешних мест, которая была в отряде, и принялся старательно демонстрировать:
– Здесь железнодорожный узел. Вторая дорога имеет главным образом промышленный характер. Если Горобец двинется по ней, то никакой особой добычи ему это не сулит. Да и в конце его ожидает тупик, из которого выбраться при случае будет трудновато. Все-таки в составах он держит накопленное добро, а на телегах столько не увезти. Если же он повернет сюда, то как раз выходит на Смоленск. А там свобода маневров, возможность действовать в разных направлениях.
– Звучит логично.
– А главное для нас – мы можем двигаться напрямик и оказаться в городе раньше нашего прыткого знакомца.
Аргамаков склонился над картой, размышляя. Когда он поднял голову, то стал похож на кота, почуявшего поблизости присутствие жирной мышки.
– Так. Принято. Конечно, для нас это крюк, только остановить Горобца необходимо. Все банды мы не переловим, но эту надо уничтожить любой ценой. Да и через Днепр переправляться все равно где-то придется.
Они не собирались в Смоленск. Связь давно прервалась во всех направлениях, однако, со слов очевидцев, Москва пострадала не меньше Петрограда. Власть в Первопрестольной рухнула, и напрасно юнкера и случайные офицеры пытались смягчить это падение.
Волна насилия и анархии захлестнула город, превратила его в сущий ад. Навести там порядок с небольшим отрядом было немыслимо, они просто растворились бы в нем без следа и пользы. Надо было сначала попытаться собрать всех государственно мыслящих людей, накопить силы и лишь тогда начинать постепенное освобождение родной земли.
Мыслилось, что эти силы должны собираться где-то южнее, может, в районе казачьих областей или Киева, который, опять-таки по слухам, сохранился в неком подобие порядка. А Смоленск…
Про Смоленск не было известно ничего, словно он находился где-нибудь в Австралии, а то и вообще на другой планете.
Точно так же не было ничего известно о Брянске, Орле, Харькове, Омске, Оренбурге. Да что говорить о городах, когда редкий житель знал, что творится в соседней деревне! И всего-то и понадобилось лишить людей почты и телеграфа. А сам попробуй доберись, когда дороги стали опаснее, чем насквозь простреливаемое пулеметами голое поле!
– Так. Решено. Идем на Смоленск. Через полчаса пригласите господ командиров. И не забудьте Сухтелена. Судя по всему, гусар он лихой. Вдевятером проделать такой поход… – Аргамаков покачал головой.
– Георгиевский кавалер, – с уважением подтвердил Канцевич.
Аргамаков невольно скосил взгляд на собственную грудь, где торжественно висел его собственный офицерский Георгий.
– Значит, через полчаса. – Полковник заметил приближающегося к ним Барталова и шагнул навстречу: – Как обстоят дела, Павел Петрович?
– Все три кавалериста Гана ранены легко. – Доктор невольно улыбнулся, радуясь за этих людей, но тут же на его лицо набежала тень. – А вот с гусарским корнетом, так сказать, дело обстоит посложнее. Пулю я извлек, однако рана тяжелая, да и крови он потерял порядочно. Остается надеяться, что организм молодой, справится. Плохо то, что придется взять его с собой. Ему бы покой хотя бы на месяц…
Доктор красноречиво развел руками, говоря, что как раз этого он дать не в состоянии.
Оставлять где-нибудь раненых означало обречь их на мучительную смерть от руки первой попавшейся банды, все равно, местной или пришлой. Гораздо милосерднее в таком случае было добить их самим.
Все это было настолько ясным, что комментировать Аргамаков не стал.
В обозе уже было около десятка раненых, и с каждой стычкой их число ненамного увеличивалось.
– Как ваше предположение, Павел Петрович? Я имею в виду колдовские способности нашего противника. Получили какие-нибудь доказательства?
Барталов снял пенсне, старательно протер его носовым платком и задумчиво произнес:
– Вы знаете, Александр Григорьевич, как это ни дико звучит, но похоже, что да. Гусары в один голос говорят, что перед самым появлением банды местные жители внезапно уснули. До этого шумели, митинговали и вдруг ни с того ни с сего разлеглись где попало, часто прямо в грязи. Этакое сказочное царство. Поневоле приходится признать: мы имеем дело с человеком, владеющим, так сказать, классическим волшебством. Тот же гипноз предполагает первоначальный контакт, а здесь… Можете смеяться надо мной, но ничего другого предположить я не в силах. Мы имеем дело с чем-то непознанным. А магия – это не более чем обозначение метафизических способностей отдельных людей.
Смеяться полковник не стал. Он всегда твердо стоял на земле и не верил ни в какую чертовщину. Однако гибель в одночасье Империи, а затем и остального мира поневоле заставляла допустить вмешательство некой враждебной силы. А дьявол ли, магия – уже не имело особого значения.
Вернее, имело, но лишь сугубо прикладное. Говоря проще: против нечистого надо бороться молитвой и святой водой, против колдовства…
А чем надо бороться против колдовства?
– Хорошо. Допустим, вы правы. Чем же тогда объяснить тот факт, что гусары Сухтелена оказались не подвержены чарам? Насколько я понимаю, ни один из них не заснул.
– Но желание заснуть ощутил, – уточнил Барталов. – Я поговорил с офицерами. Они говорят, будто тоже испытали внезапный приступ сонливости, вот только спать в их положении… Кстати, некий состоявший при матросе Яков тоже очень удивился, увидев пленников бодрствующими, и пытался объяснить данный факт ощущением опасности, которую испытывали офицеры.
– Иначе говоря, страх делает людей неподвластными колдовству? – Вывод Аргамакову явно не понравился.
