47
Все-таки не стоило так углубляться в лес, надо было держаться дороги. Конечно, не хотелось попадаться на глаза путникам... но эти проклятые заросли крапивы! Этот зеленый огонь, охвативший тело злее погребального костра!..
Солдаты, сожри их Клыкастая Жаба, на прощание стянули у него с ног сапоги, содрали всю одежду, кроме набедренной повязки. «Ему уже ничего не понадобится! — весело объявил негодяй десятник. — Он же мертв!..»
Человек потряс головой и страшно оскалился.
Мертв? Он? Да он никогда не был таким живым, как сейчас!
Мертв он был раньше — когда безуспешно пытался спорить с пустотой, разрастающейся в душе. А сейчас пустоты нет! Душа до краев заполнена багровой лавой ненависти. Человек дышал ровно, размеренно, сдерживая себя, боясь, что часть этой драгоценной ненависти расплещется бранью и проклятиями, бесполезно растревожит вечерний лесной воздух и растворится в сумрачной синеве. Нет, ему нужна каждая капля! Теперь у него есть цель — грозная, мучительно зовущая к себе. Мщение! Расправа с проклятым самозванцем!
Странно, почему даже старая сволочь Даугур не вызывал в нем такой бешеной злобы? Конечно, неплохо бы убить и его тоже... как и зрителей на площади, всех, одного за другим, как и Соколов, отрекшихся от него на полночной церемонии...
Вспомнились заведенные назад руки, привязанные к столбу; кольцо костров во мраке; тени, одна за другой входящие в это кольцо; голоса, мужские и женские, поочередно произносящие одну и ту же фразу:
— Я не знаю этого человека...
— Я не знаю этого человека...
— Я не знаю этого человека...
Ни стыда, ни горя не испытывал сейчас безымянный отщепенец. Только ненависть. Самозванец не должен жить! Если чужое имя не задушило его, застряв в глотке... если чужая одежда не вспыхнула у него на плечах...
Человек вытянул перед собой руки, исцарапанные колючим шиповником и обожженные крапивой, и взглянул на них так, словно видел впервые. С уважением взглянул, с почтением. Ведь этим рукам суждено расправиться с самозванцем!..
И тут человек опомнился. Он в лесу! И уже темнеет! Скорее назад, на дорогу, пока не вышло на охоту лесное зверье! Выбраться к любой деревне, к людям... Когда-то — в невообразимо далеком прошлом — он уже был один в ночном лесу. Но в тот раз он дрожал за свою жизнь, а сейчас — за свою месть.
А лес, почувствовав слабость человека, навалился на него со всех сторон, не пускал к дороге, преграждал путь насмешливыми объятиями еловых лап, бросался под ноги корягами и поваленными стволами, пугал криками просыпающихся сов, вставал высокими, по грудь, зарослями папоротника и все сгущал тьму, поднимал ее от корней все выше и выше...
Наконец лес то ли смилостивился над измученным человеком, то ли устал от злобной потехи, то ли просто недоглядел... Деревья раздвинулись, и над головой вместо сомкнутых ветвей густо-синим бархатом легло небо с первыми звездами и бледным серпиком месяца.
Дорога? Нет, просека, люди валили здесь лес... Давно ли? Может быть, неподалеку лагерь лесорубов?
Но на отчаянные вопли откликнулись лишь скрипы и шорохи из-за почерневшей уже стены деревьев. Ладно, все равно никуда ночью не выберешься. Придется ночевать здесь...
Но, конечно, нужен костер!
С упорством отчаяния человек начал собирать валежник, обламывать сухие нижние ветви у елей на опушке. Он никогда еще не разводил костер, не имел понятия, как это делается, — просто валил в кучу все, что могло сгодиться, пока не вырос огромный ворох.
А тьма все подкрадывалась к лихорадочно суетящемуся двуногому муравью — и наконец затопила просеку, поднялась до вершин черных деревьев.
Ох, вот она, грозная ночь! Скорее, скорее разжечь огонь, пока сюда не наползла какая-нибудь нечисть...
И тут просеку огласил странный звук — не то хохот, не то кашель. Полубезумный бродяга наконец-то понял простую и очевидную вещь: ему нечем зажечь огонь!
Все еще хохоча страшным смехом, раздирающим грудь, безымянный человек рухнул у груды хвороста.
Ну и пусть! Пусть его сожрут волки, пусть прикончит нежить, — он не хочет отсюда уходить! У него будет свой костер, вот вам всем! И на этом костре он будет жечь заживо своего врага! Скорее всего до утра не дожить, так хоть помечтать напоследок...
Усевшись поудобнее, бродяга сосредоточенно вгляделся в черневшую во тьме кучу веток и сучьев. Он старался представить, что на него глядят ненавистные карие глаза, но не насмешливые и дерзкие, как во время поединка у реки, а перепуганные, молящие... Да, да, вот он, самозванец, скрученный по рукам и ногам, с завязанным ртом... нет, рот завязывать не надо, пусть будут слышны рыдания, стоны, безнадежные просьбы о пощаде... Покричи, раб, покричи, это еще не смерть, это пока лишь ужас, а потом начнется боль. А когда ты как следует обгоришь, я рук не пожалею, из огня тебя вытащу и здесь же, у костра, оставлю ме-е-едленно подыхать. И пусть твой труп расклюют лесные птицы, не будет тебе честного погребения... Ага, визжишь? Скулишь? Все слова от ужаса перезабыл? Ну, скули не скули, а по черным ветвям уже ползут снизу вверх желтые язычки, сливаются вместе, встают жаркой стеной...
Сухой нестерпимый жар заставил отшатнуться. Куча валежника разом занялась высоким яростным пламенем, гудящим, потрескивающим, извивающимся, льнущим к толстым сучьям.
С криком человек вскочил на ноги и безумным взором уставился в огонь. Протянул вперед дрожащую руку, но не посмел коснуться своей ожившей мечты. Затем гневно, словно подозревая подлый и жестокий обман, поднял выпавшую из костра ветку, которую еще не тронул огонь, властно, яростно сосредоточил на ней взгляд.
Кончик ветки почернел, затем побагровел, крошечный огонек прижался к коре... Немыслимое счастье полыхнуло в глазах безымянного человека. Такого накала чувств он не испытывал, когда был Сыном Клана.
— Они изгнали меня, да? — спросил он у пляшущего пламени. — У них это не получилось! Собаку можно изгнать из стаи псов... но ее не изгонишь совсем из собак... в кошки... Моя кровь осталась при мне... мое наследство, которого не отнять никакому Даугуру...
Верхушка неуклюже сложенного костра провалилась внутрь, но огонь выжил, не погас.
Бродяга поднял к звездам залитое слезами лицо.
— Раш! — страстно закричал он. — Отныне я — Раш Костер! Отребье может само выбирать себе клички! И я, Раш Костер, теперь точно знаю, какой смертью умрет мой враг!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ДУША ПЛАМЕНИ
«Из всех напастей, которым Единый позволил обрушиться на Наррабан, самым ужасным было нашествие иноземцев во главе с королем Джайкатом. Не страшны были копья, не страшны были мечи, а страшен был богомерзкий колдун Шадридаг, идущий с войском. Был тот колдун звездочетом и украл тайну Души Пламени, что записана была в небесах сияющими буквами. И так грозна была Душа Пламени, что летописцы боялись заносить на пергамент достоверные сведения о ней, ибо суеверно ждали за то огненной
