-- Ну, я вот слышал, - крестьянин нервно почесал под мышкой. - Слышал вот. В степи где-то. Камень там. Стояком стоит. Ну, и в полдень, значит, если хочешь очень, имя свое отдать можно. А с именем и все, что было. Зажить, значит, заново можно.
От такой длинной речи Мартин взмок. Шевелил пальцами, пытаясь подобрать слова, не смог. Махнул рукой и умолк. Воин сидел, задумчиво глядя в огонь.
-- Так, значит, думаешь. Ну, значит, дальше вместе пойдем.
Мартин уже ничему не удивлялся. Вместе - значит вместе. Не ему, крестьянину, спорить с господином. Да еще с таким знаком на рукаве. Про воинов с белой пятерней знали все. Было их очень мало, младших сыновей самых знатных родов. Воспитанные в духе беспрекословной верности императору, они не ведали ни жалости, ни сомнений. Страха смерти и совести тоже. Всю жизнь они занимались только одним, убивали тех, кого император считал своими врагами.
-- Господин, а вот, значит. Спросить можно? - осмелел Мартин, когда понял, что прямо сейчас его убивать не будут.
-- Можно. А горло у тебя есть чем промочить? - улыбнулся воин.
-- А-а, так мы это. Не извольте беспокоиться! Мы это мигом! - рванул к телеге крестьянин. Исчез под тентом, через мгновение выпрыгнул, подвернул впопыхах ногу, шлепнулся наземь. Крепко приложился брюхом, но запечатанный кувшин не выпустил. Встал и, покряхтывая, похромал к костру.
-- Вот, господин. Хорошее вино. Я, это, два года тому на ярманке купил. Ну, а теперича, решил, значиться, с собой его. Думаю, дай доеду, а как к камню тому идти, его, значит, и того... Ну, да вы это, не побрезгуйте.
Старик пригубил вино. Приподнял бровь. Вино, на удивление, оказалось неплохим. Сделав пару основательных глотков, отдал кувшин Мартину.
-- Не стесняйся. Пей тоже.
Крестьянин позволил себе небольшой глоток и вернул кувшин на другую сторону костра.
-- Зачем мне это надо, спрашиваешь... - Седой сделал еще пару глотков. - Ты вот за сохой ходить больше не можешь. А я... Я спать не могу. Крови на мне много. Очень много. Я как про степь услышал и про Полдень, так и решил, в отставку выйду да и брошу все. Пойду туда.
Кувшин неторопливо переходил от старика к Мартину и обратно. Глаза у обоих уже блестели, но языки еще не заплетались.
-- А вот скажите, господин. Вот это откуда все, значит. Я же как... Я же лошадь запряг, да поехал. А вот откуда это все? Вот имя, значит, отдать?
Старик задумчиво хмыкнул. - Ну, ты и спросил. Я же тебе не книжник. Мое дело глотки резать да головы разбивать. Но с умными людьми говорил. Они мне так рассказывали. Вроде, понимаешь, каждое имя, оно не просто так, а со смыслом. И чем больше лет миру, в котором мы живем, тем больше всякого смысла разного, всяких историй на каждом имени. Тем тяжелее это имя. Ну, и вроде бы есть в этой степи, куда ты ехать решил, место, где можно от имени своего избавиться. Вроде как груз сбросить.
Старик надолго замолчал, потом резко бросил - Спать давай. Утро скоро.
Поезд. Изящный откидной столик, на нем хрустальный графин с вином. Открываю окно, зажигаю сигарету и задумчиво смотрю на пролетающие мимо осенние пейзажи. Мраморные развалины давно заброшенных городков. Перекрученные, безумные дубы, давно забывшие, сколько веков они стоят. Нитка голубовато-прозрачного монорельса, свист нашего поезда, прозрачное осеннее утро. Безлюдье. Мир сгибается под тяжестью прожитых лет, но еще больше - под тяжестью имен. Прав, прав тот старик.
Наливаю себе бокал вина, делаю большой глоток. Глубоко затягиваюсь. Мартин и тот воин, они не единственные. Их, идущих к Полдню, все больше. В этом мире, в других. Те, кого мы привыкли называть донорами. Имена давят на них, имена давят на нас.
Я выхожу на конечной станции и вскидываю на плечи рюкзак. Я чувствую невероятную бодрость. Все мои доноры сейчас испытывают самые сильные, за всю свою жизнь, эмоции. Мой мир гибнет. Я уезжал из впавшего в безумие города. Но мне все равно. Я очень устал. Я очень устал. Я очень устал.
Я не знаю, кто я. Я не знаю, кто я. Я не знаю, кто я.
Меня называют по имени и ждут, что я буду действовать определенным образом. Меня окликают, и я поворачиваюсь на зов. Но зовут не меня, а того, кого считают мною. Того, кого создало мое имя, не спрашивая меня самого.
Я хочу освободиться от этого груза и от этого мира.
Мартин из Двусолья, Мартэн из Дверей-в-Песке, Мюрто из Деберри, и сотни, тысячи других. Мои осколки. Частицы меня, подпитывающие, отдающие мне свои чувства. Позволяющие мне быть.
Таков мой мир. Таков каждый из живущих в этом безумно древнем, окончательно спятившем мире.
Утром Мартин запряг лошадь и вывел повозку на тракт. Старик легко запрыгнул на передок, устроился рядом.
В лесу широкая дорога сужалась, деревья вставали стеной, сплетая ветви на высоте в несколько человеческих ростов. Солнечный свет, проходя через листву, приобретал зеленоватый оттенок, все вокруг казалось нереальным. Даже колеса, вроде бы, стали поскрипывать тише.
Так продолжалось несколько часов. Постепенно лес редел, в просветах между деревьями замелькала желтая, выжженная солнцем трава и высокие холмы на горизонте
Когда выехали на открытое пространство, Мартин вытянул лошадку кнутом и откашлялся. - Ох и странное место, господин. Словно, это, в храме каком побывал. Я лет десять назад в город, значит, ездил. Так там храм, значит, стоит. Ну, я, это вот, как положено, жертву, значит. Дай, думаю. Чтоб никакой беды, значит, не было. Так вот, ехали когда, как в храме том. На душе, значит. Спокойно так. Благостно.
-- Да. Как в храме, - седой воин замолчал. Медлил, покусывая тонкий стебелек. - В южных провинциях храм был. В скале высечен. Не знаю, каким богам в нем молились. Вот в этом лесу, как в том храме было. Тихо. Спокойно. Много зеленого цвета. Храм тот, он почти весь из зеленого камня был.
-- А почему был, господин? Неужто скала осыпалась?
-- Нет. Не осыпалась. - Старик прикусил травинку, отвечал сквозь зубы. - Мы убили всех жрецов. Что горело - сожгли.
-- Мартин охнул, замотал головой. - Да неможно же это. Жрецов то. Пусть и чужих. А ну, как проклятье?
-- Такой был приказ, - пожал плечами старик.
-- Пегая неторопливо трусила по безлюдной дороге, солнце так же, без особой спешки взбиралось в зенит. Путники молчали, глядя на медленно приближающиеся холмы.
-- Говорят, когда-то это были горы, - седой показал на холмы небольшим кинжалом, которым подравнивал ногти. - Только давно это очень было. А потом кто-то из богов в гневе топтался здесь. Топнул ногой, и горы вниз ушли. Одни холмы и остались.
Мартин вдумчиво почесал в затылке и промолчал. Чем ближе к холмам, тем чаще он пробовал представить, каково это - стать новым человеком. Оставить груз прожитого, избавиться от имени. Стать безымянным, как младенец. Иметь возможность выбрать свою судьбу.
Видимо о чем-то похожем размышлял и старый воин. И потому всадников, галопом несущихся им наперерез, они заметили поздно.
Эти места много тысяч лет никому не были нужны. Никому не интересно знать, что здесь было раньше. А строить что-то новое, зачем? Ветер, дождь и солнце закончили то, что начали разрушать люди. Выбеленные кости зданий. Зеркальная гладь мостовых, отполированная равномерными неторопливыми ветрами и мелким песком. Статуи со стертыми лицами. Чьи? Я не знаю. И никто не знает. Зачем?
Мое имя. Почему именно его мне дали? И кто дал? Родителей я не помню. Уже многие века ни у кого из нас нет родителей. Мы живем, потихоньку подворовывая эмоции, здоровье у людей из других миров.
