подполковник, прямой связи нет… Так… Так… Понял. Какими силами ведется преследование? Понял… В этом случае я оставлю на перевале взвод… Нет, не пропустят… Даже если с двух сторон… Не пропустят… И погранцы помогут… Так… А по какому поводу? Нет. Извините, товарищ подполковник, я не понял… Да-да, давайте… Капитан Полуэктов, товарищ генерал… Да, я внимательно вас слушаю… Это, товарищ генерал, невозможно. Там взвод нашей роты ведет бой… Это невозможно, товарищ генерал… Разрешите, я со своим комбатом поговорю… Да… Я понимаю, что он не отменит ваш приказ… Но я хотел бы поговорить со своим комбатом… Извините, товарищ генерал… В данном случае я не могу вас считать авторитетом…
Я понял, что грядут какие-то осложнения. Капитан Полуэктов сильно покраснел и, кажется, через свое естество перешагнул, разговаривая так с каким-то генералом. Разговор внимательно слушали все, все переглядывались, но никто не мог понять, о чем идет речь и что за приказ получил командир роты.
— Товарищ подполковник… Генерал слышит меня?.. Хорошо, товарищ подполковник… Я понимаю, что вы не можете отменить приказ свыше… И понимаю, чем мне грозит нарушение приказа… Да, да, спасибо, товарищ подполковник… До связи… Связь будет, когда мы вернемся…
Командир роты молчал больше минуты, опустив руку с наушниками и глядя себе под ноги. Никому ничего объяснять не желал. Потом встряхнулся, оглядел палатку и сказал категорично:
— Выступаем. Савин, со своим взводом остаешься. Через границу прорвалась банда, состав сорок два человека. Семь человек пограничники подстрелили, остальные тридцать пять идут ускоренным маршем в нашу сторону. Сможешь сдержать?
— Не пропустим, командир. Пулеметы развернуть не долго. Другая сторона круче этой и проход уже. Там вообще не прорваться…
— Ну, и отлично. А мы выступаем…
— А что там за генерал был? — спросил Савин.
— Какой-то генерал из ФСБ… — отмахнулся Полуэктов.
— А что ему надо?
Капитан опять замер, как недавно с наушниками. Помолчал, потом все же ответил:
— Генерал дал категоричный приказ держать перевал, не пропустить прорвавшуюся группу, и ни одному солдату ни в коем случае не разрешил покидать перевал и вступать в Змеиное ущелье. Чтобы нашего духу там не было… Так, сволочь, и сказал…
— То есть?..
От удивления я тоже забыл о строгой армейской субординации и вмешался в разговор офицеров, который меня, по большому счету, не касался и вообще не должен был бы происходить в присутствии солдата. И уж тем более капитан ни при каких обстоятельствах не должен был в присутствии солдата назвать генерала сволочью. Хотя только сволочь и могла дать такой приказ. Их мое возмущение, впрочем, не возмутило, поскольку они сами были возмущены приказом генерала.
— Вот тебе, Максим, и то есть… ФСБ какие-то там свои, видимо, штучки проводит… Как раньше, рассказывают, КГБ проводило… А наши парни там погибнуть могут… На это им наплевать…
— А имеет право этот генерал нам приказывать? — поинтересовался Савин.
— Комбат сказал, что приказ получен из Москвы.
— А что сам комбат?
Комбата, как я знал, наши младшие офицеры уважали сильно. От него они не ждали несправедливости. Но я тоже могу себе представить положение комбата, которому запрещают спасать своих подчиненных, когда он имеет к этому возможность.
— Ничего конкретного… — вздохнул капитан. — Сказал, что нарушение приказа грозит мне большими неприятностями. И только… Ладно, не будем время терять… Пойдем за неприятностями. А ты здесь нас подстрахуй…
И протянул руку к своему бронежилету, разложенному на раскладушке.
— Товарищ капитан, опять комбат… — радист снова протянул наушники.
— Слушаю, товарищ подполковник, — мрачно и даже зло начал Полуэктов. — Да… Готовлюсь выступать в Змеиное ущелье… Понял, товарищ подполковник… Так точно… Конечно…
Он внезапно выпрямился, словно принял стойку «смирно».
— Все нормально будет, товарищ подполковник… Мы все за вас встанем… Каждый офицер… — капитан посмотрел на меня. — И каждый солдат…
И передал наушники радисту.
— Что? — спросил Савин.
— Генерал с гипнотическим взглядом уехал, комбат подумал и дал приказ выступать в ущелье возможными силами, но не оставлять перевал без прикрытия. Игнорирование московского приказа он берет на себя. Говорит, все равно уже пора на пенсию.
— Это он… — сказал с заметным уважением лейтенант Савин. — Комбат…
Я взялся за свой автомат.
— Ты только его к левому плечу не прикладывай, — посоветовал прапорщик-фельдшер. — А то рана может открыться. На круглые раны нормальный шов не наложишь… При перенапряжении срываются…
Вот, мама, наступил, кажется, последний, завершающий момент во всех задержках моих на пути к тебе. Осталось совсем немного пройти, потом дождаться вертолета и вылететь в Ханкалу, а оттуда уже самолетом до Москвы, из Москвы, тоже самолетом, полечу к тебе…
Конечно, на целые сутки я задержался… Но я знаю, мама, ты потерпишь, несмотря на то что всегда была такой нетерпеливой… Нам с тобой только и остается, что терпеть… У меня наш прапорщик-фельдшер спросил сразу: «От госпитализации, конечно, откажешься?» Естественно, я отказался. Какая может быть госпитализация, если мне надо к тебе спешить… И в три раза была бы рана сильнее и опаснее, я все равно к тебе бы спешил… Потому что ты, моя единственная родная душа, ждешь меня…
Я доставил тебе в жизни немало огорчения только тем, что не хотел быть таким, каким ты меня хотела видеть. Ты хотела меня видеть особенным, а я был обыкновенным… Тогда я тебе не умел еще сказать, но теперь я знаю, что из особенных, как правило, ничего особенного не получается. А из обыкновенных получаются личности… Даже я сейчас, мама, стал личностью… Тебе это трудно понять, потому что ты другими категориями привыкла мыслить, но в этом не вина твоя, а твоя беда… Но ты не волнуйся, я не буду тебе это объяснять, чтобы не расстраивать тебя…
Главное, что я спешу к тебе, и мы скоро увидимся…
Хоть и говорят те, кто в горах работал, что спускаться труднее, чем подниматься, но это утверждение относится, наверное, не к проложенным по долинам и ущельям тропам. Наверное, на скалу взобраться легче, чем с нее спуститься, и на вершину, может быть, тоже, однако мы спускались в Змеиное ущелье гораздо быстрее и с меньшими проблемами, чем я только час назад, когда задыхался от долгой и быстрой ходьбы, но все же шаг за шагом преодолевал не слишком крутой, но затяжной подъем.
Неприятно удивило отсутствие на месте моего бронежилета. Показал место капитану.
— Не ошибся?
— Точно запомнил…
— Значит, кто-то из убегающих боевиков захватил…
Но без бронежилета идти было легче. Я бы вообще мог, наверное, еще много пройти, как мне казалось. Однако, начала сильно беспокоить рана в плече. Странное дело: когда я получил ее, ощутил только удар в спину и не сразу даже сообразил, что это пуля. Догадался только после того, как почувствовал липкую и горячую кровь на спине. Но рана оказалась сквозная, и кровь, которая и спереди текла, пусть и была такой же горячей и липкой, совсем не ощущалась почему-то кровью. Хотя выходное отверстие у пули всегда бывает больше входного. А я заметил выходное отверстие только тогда, когда стал окровавленную куртку снимать. Но и тогда же, и потом, когда рану фельдшер обрабатывал, я почти не чувствовал боли. Правда, фельдшер два обезболивающих укола мне сделал. Это, наверное, сказалось. А теперь, когда уже добрая треть пути позади осталась, рана начала гореть. Наверное, и лицо у меня горело, потому что капитан Полуэктов, державший меня постоянно рядом с собой, поскольку мой родной взвод остался прикрывать перевал от предполагаемого удара с тыла, несколько раз на меня посматривал
