– Да-с: процвел яко жезл ааронов! Вот один богатый господин посылает ему из Парижа деньги и заказ: так и так, прошу выслать дюжину бутылок по вашему прейскуранту, адрес такой-то…
Хорошо-с, но только ждет-пождет тот заказчик – никакого ответа! Он шлет второе письмо, с сомнением: как же так, деньги посланы, а товару нет, получена ли вами посланная сумма? Опять никаких последствий. Тогда он ему, этому химику, пишет уже сердито и с амбицией: что же, мол, мил человек, выходит это с твоей стороны сплошное надувательство, а коли так – деньги обратно, а не то – в кутузку!
И уж после этого приходит от химика ответ: «Уважаемый клиент, посылаю вам дюжину бутылок моего состава для укрепления памяти, а за задержку извините великодушно: заказ ваш я давно получил, да отложил куда-то адрес и совсем о нем позабыл!»
– Вот так химик: другим память укрепляет, а свою растерял!
– Известно: сапожник без сапог!
– Он, дурак, хоть не писал бы, что позабыл-то, не срамил бы свою фирму!
– Это все ихняя реклама, – заключает Пров Палоныч глубокомысленно.
– То есть это в каком же смысле?
– А вот дай сюда для примера хоть эту шпульку с нитками. Гляди, что на ней написано: «К. Коатс. Гарантировано двести ярд». Ну-с, так: Коатс, фабрикант, англичанин, – это нам известно. А как ты соображаешь насчет «гарантировано двести ярд»?
– Что-нибудь насчет капиталу, Пров Палоныч?
– Не туда метишь. Это означает: «Ручаюсь за двести ярд». Он, англичанин, не желает на русские аршины мерить, он тебе заявляет: «На шпульке намотано двести ярд нитки». Поди его учти, если мы ихним ярдам не обучены! Выходит, что и написано это для форсу, для рекламы!
– А в Кирсанове я у одного портного видел вывеску – два льва тащат в разные стороны брюки, и надпись: «Хотя и разорвали, однако не по швам»! Вот реклама!
– Реклама – для барана, а для свиньи и так сойдет, – сочиняет тут же Тимоша Цыбулов, наш доморощенный острослов и балагур. – А вот я вам расскажу тоже историю про одного такого же вот профессора кислых щей, составителя ваксы. Было это, – заводит Тимоша, – когда ничего еще не было. Не было ни неба, ни земли, ни воды, ни лесу. Только стоял посередке один плетень, а у плетня сидел сапожник и тачал сапоги. Заказ был спешный: всем большим богам по сапогам, а малым богам по котам…
Неожиданно из-под катка раздается пьяное мычание
– Кто сей, яко скимен обитаяй в тайных? – спрашивает Пров Палоныч, ничуть, впрочем, не удивившись.
– Аким-печник запил.
Аким, чинивший в доме печи, пришел с утра пьяный и завалился в темном углу под катком на ворохе старых лоскутов и кромок. Как проснется, вылезет из-под катка, оборванный и грязный, зеленолицый и лохматый, и будет канючить пятачок на опохмелку.
Запой! Сколько их, запойных пьяниц, прошло перед глазами моего детства! Вот картузник Серков стоит, шатаясь, у катка, глядит, ничего не видя, мутными красными глазами, не говорит ни слова, только зубами скрипит. Широкая его морда в ссадинах и кровоподтеках, он рван и бос: жена спрятала сапоги и одежонку, а сама убежала к соседям. А ведь каким щеголем заявляется он в трезвом виде: хозяин, мещанский староста! Рубашка бордовая сатиновая, вышитая цветами, картуз с матерчатым козырьком надвинут до самых ушей, а из-под картуза завиваются кудри. Держится он хмуро, степенно, все молчит – слова не дощупаешься, только на щеках все время ходят желваки от туго стиснутых зубов.
Сейчас его мучит жгучая жажда опохмелиться, он будет стоять и скрипеть зубами, пока отец не сжалится и не даст меди на шкалик.
…Сапожник Стулов, здоровенный, бородатый, топорной выделки мужик, стоит и молит: «Вася, дай двугривенный!» Отец молчит. «Дай, Вася, эх!» – «Шкаликом обойдешься!» – «Что мне по моему росту шкалик – однова глотнуть! Дай, бога ради, на полдиковинки!» После запоя он появится почерневший и мрачный и буркнет: «Давай, какую обувку починить надо», – томится стыдом за свою «слабость», торопится отработать занятый двугривенный.
…Балагур Тимоша Цыбулов тоже запивает, но этот и во хмелю ласков, мил, забавен – то сыплет без умолку прибаутками, то пляшет, приговаривая:
А как одолеет его хмель, лезет тихонько под каток отсыпаться. А вот портной Мишка Губонин – во хмелю нехорош: глядит злыми глазами исподлобья, кривит рот в ядовитой усмешке, задирается, лезет на скандал.
– Я вас всех наскрозь вижу! Ты, Василь Васильевич, тоже, поди, не без шмуку кроишь. Я все-е знаю! На Зайцева, купца, серый пиджачный костюм ты шил? Обузил, явно! Я у обедни был, стоял близко, все в подробности обсмотрел!
– Шел бы ты, Михаил Семеныч, проспался»!
– Ты думаешь, я пьяный? Не-ет, брат, я поумнее иного трезвого.
Приходит заказчик, и разговоры прерываются. Мишка тихонько исчезает. Он сам человек мастеровой и даже во хмелю помнит, что барин-заказчик – это вещь сурьезная.
Отец уходит за перегородку на примерку. Слышен его голос
– Сию минутую-с… Будьте покойны-с… Не теснит-с? Проймочку вынем. Морщит-с? Это ничего-с, отгладится… Под лацканчики – сорочку, волос, петли – гарусом… Все по фасону, останетесь довольны…
Разговаривает он с заказчиками каким-то особенным, ласковым голосом, чуть сюсюкая, как разговаривают с малыми детьми. От кого он перенял эти приемы обхождения? От своего прежнего хозяина, верно.
Заказчики были хорошие и плохие. Хороший заказчик – это такой, который из себя важную особу не корчит, не придирается зря, ежели что малость и не так; получив заказ, платит деньги сразу, а если заказ пришлют ему на дом, то и мальчику даст двугривенный.
