По весне девятнадцатого февраля предстояло отметить официальными торжествами пятидесятилетний юбилей «высочайшего» освобождения крестьян. Двумя неделями раньше юбилея в «Русских ведомостях» был напечатан очерк Короленко «В успокоенной деревне». А деревня эта была совсем рядом с нами.
В нашем уезде, в деревне Кромщине, Чубаровской волости, у тамошнего богатея случилась кража. Местный ворожей оговорил нескольких крестьян. В доме потерпевшего был устроен застенок, где подозреваемых в краже мужиков урядник и стражники всю ночь зверски пытали. Избивали нагайками, били железным прутом, топтали ногами, угрожали револьвером. Били, а потом, утомившись, выходили в соседнюю комнату отдохнуть и подкрепиться. Там было приготовлено хозяином угощение. Выпив и закусив, полицейские снова возвращались к своей страшной работе. Вся деревня не спала, в ужасе прислушивалась к воплям истязуемых. Пол и стены в избе, где производилось дознание, были залиты кровью. «Барана зарежешь – столько крови не будет!» – свидетельствовали потом очевидцы.
Короленко гостил на хуторе у своих родственников Малышевых и описал все факты со слов живых свидетелей. После «дознания» обвиняемые были доставлены к следователю, который отпустил их за отсутствием улик.
И все это случилось в нашем уезде, иные из учеников реального училища были из тех же мест и в Кромщине бывали: деревня как деревня. И мужики смирные.
– О, сволочи! Неужели им за это ничего не будет? А если всем нам заявить протест? – говорит экспансивный Сашка Кит.
– Черта с два! Сиди да помалкивай в тряпочку, а то разом вылетишь с волчьим билетом! – подает голос осторожный «зубрила» Коряга.
– Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет, – говорит Кит презрительно.
– Не горячись, Сашка. Он прав:
– Кабы голосили, а то и голосить-то не умеем. Молчим, как дохлые.
VI
По весне Жданович сообщил нам, что из округа получен секретный циркуляр с предписанием провалить на выпускных экзаменах определенный процент семиклассников. Готовилось «избиение младенцев». Зачем? С какой целью? Предполагали, что провалившиеся нужны для «пушечного мяса» – в юнкерские училища, куда принимали без экзаменов со свидетельством за шесть классов. Многие из нас приуныли.
Пришло время экзаменов. Среди «обреченных» был мой друг Ленька Новодворцев. У Леньки на руке было вытатуировано: ЗИНА – имя его давней любви и невесты. Сад при доме Зины соседствовал с двором нашего училища. В дни экзаменов она сидела в саду и ждала реляций о Ленькиных успехах. В свободную минуту Ленька бежал в конец двора и сообщал ей через щелку забора сводку военных действий. Зина ужасалась и совала жениху мелко переписанный псалом: «Живый в помощи». Дознались, что он помогает на экзаменах. Ленька снисходительно клал записку в боковой кармашек на груди. Не надо пренебрегать даже мелким шансом на успех: «Париж стоит обедни».
А экзамены и вправду напоминали военные операции. Были пущены в ход средства подкупа и разведки. Два старших класса сделали складчину и собрали порядочную сумму в «секретный фонд». Предприятие было рискованное: надо было подкупить камердинера нашего холостяка-директора, чтобы получить при его помощи доступ к ящикам директорского письменного стола. Это удалось. Лазутчики добыли темы экзаменационных письменных задач по математике. Задачки были решены загодя, и письменные испытания прошли гладко.
С русским сочинением получилось еще проще. Жданович, не желая быть причастным к иродовым деяниям, сообщил нам заблаговременно три темы, из которых директор перед самым экзаменом должен был выбрать одну. Таким образом мы получили время на подготовку.
Церемония выбора темы происходила так. Перед началом экзамена Жданович вручил директору запечатанный конверт с темами. Директор вскрыл конверт, прочел листочек, покрутил носом и сделал вид, что колеблется в выборе. Затем заявил: «Знаете, у вас тут все литературные, а я предпочел бы отвлеченную тему. Я предложу свою: „Железо как металл“.
Это было его директорское право – заменить тему, но это значило открытое объявление войны Ждановичу. Верно, Сыч и Жмакин донесли по начальству о предосудительной дружбе учеников со словесником.
Мы ахнули: вот так фунт! Жданович с гневно-каменным лицом уселся на свой трон из толстых книг и ни разу, пока тянулся экзамен, не повернул головы в сторону директора. Тот чувствовал себя не очень ловко – нервничал, садился, вставал, ходил по классу, пытался задавать вопросы Ждановичу, но горбун отвечал сквозь зубы. Все же директор выдержал характер и не ушел, пока не была сдана последняя тетрадка.
Под покровом ночи к словеснику отправились разведчики. Наш великолепный горбун проявил благородное «безумство храбрых»: за ночь у него перебывал весь класс, и каждый своею собственной рукой внес по его указанию нужные исправления.
Директору с его иродовой инструкцией натянули нос еще раз, но все понимали, что дни Ждановича у нас в училище сочтены.
Письменные экзамены прошли благополучно, однако торжествовать победу было, увы, еще преждевременно. «Избиение младенцев» по-настоящему началось на устных экзаменах. Директор следил, чтобы предписанная округом процентная норма срезавшихся была неуклонно выполнена. После каждого экзамена наши ряды редели. Леньке Новодворцеву удалось дотянуть почти до финиша, но его прикончил на экзамене по космографии наш физик. По космографии! Ах, иродова душа, а мы еще числили его, этого очкастого человечка в футляре, в числе безвредных!
Ленька махнул рукой на Технологический институт, куда он метил первоначально, и решил ехать осенью в Москву, в военное училище.
Нужно ли удивляться, что не только те, кто срезался, но и те, кто сдал экзамены благополучно, сразу же по получении аттестата перестали кланяться при встрече со своими бывшими педагогами.
Ждановича перевели от нас в Елабугу. На его отъезд наш поэт Боря Т. сочинил оду, в которой были, между прочим, такие строфы:
Идеалист – означало тогда человека высоких стремлений, а реалистами называли также и учеников
