— Пьете?
— Задайте мне еще несколько вопросов в этом духе — наверное запью, — ответил Пушкин.
Знания Пушкина в области теологии оказались обширнее, чем думал сам Пушкин. Через два месяца Голицын и Пушкин крепко выпили с архиереем, по случаю, и тот, наслушавшись россказней Пушкина и насмеявшись вдоволь его шуткам, тут же посвятил его в сан.
Вскоре Голицын пошел на повышение, и Пушкин, вопреки обстоятельствам, стал главным священником окраинной церкви.
Здесь нужно сделать отступление. (Как сказал бы Стенька, евреям всегда больше внимания, они исключительные, блядь — но дело не в евреях. Дело в биохимиках).
По странному стечению обстоятельств биохимия на сегодняшний день является единственной областью естествознания, где собственно научные занятия все еще возможны и даже поощряются. Может быть в связи с этим, а может и нет, атеистическая парадигма академического эстаблишмента на биохимиков влияет в меньшей степени чем, скажем, на физиков, биологов, астрономов, математиков, просто генетиков. Почему-то биохимиков не заставляют клясться на каждом шагу, что ни в какого Бога они не верят, даже с оговорками, Бога нет, все получилось случайно, и так далее. Это не значит, что, скажем, убежденные христиане от биохимии имеют доступ к публикационным мощностям научно-популярных изданий эстаблишмента. Не имеют. При подборе статей, готовящихся к публикации, при выборе кандидатов для телеинтервью, проводится тщательный отсев, чтобы, чего доброго, какой-нибудь биохимик не начал бы проповедовать христианство со страниц журнала. (Знак Зверя, сказал бы Стенька). Тем не менее, людей верующих (и не скрывающих свою веру) среди биохимиков значительно больше, чем среди других ученых. Так получилось. Может случайно, а может и нет.
Поэтому ничего особенно удивительного нет в том, что биохимик стал вдруг священником. Удивительно, что никто в администрации Православной Церкви не спохватился вовремя. (Стенька бы сказал — Зверь не злопамятен, а бюрократичен. То есть, биохимик Пушкин — персона нон грата, а про священника Пушкина никому не известно, пусть будет, жалко, что ли — до тех пор, разумеется, пока не выкинет что-нибудь эдакое в этом новом амплуа).
Так или иначе (вспомним умение Демичева собирать вокруг себя интересных людей), священником Пушкин стал вполне приличным, по сегодняшним меркам. Службы и проповеди его пользуются даже некой степенью популярности. Человек двадцать съезжаются со всех концов города на каждую службу. После неожиданной беременности сорокадвухлетней жены и рождения девочек-близняшек, Пушкин очень растолстел — сегодня в нем трудно узнать очень подвижного, энергичного, язвительного биохимика прошлых лет.
Заразившись бациллой авантюризма от Милна (или переняв бациллу от Ольшевского), Эдуард Чехов, не теряя времени, явился на Литейный Проспект к концу рабочего дня. В отделе его появление вызвало такое замешательство, что его даже не арестовали. Он проследовал прямо в кабинет к начальству.
— Чехов! — удивилось начальство.
— Здравствуйте, — холодно сказал Эдуард. — Мне не нравится отношение ко мне некоторых сотрудников, а также вышестоящих лиц, у которых, казалось бы, должно быть больше здравого смысла — все-таки не в тресте каком-нибудь работают, не в торговле!
— Вы это о чем? — строго спросило начальство, обидевшись на обвинение в отсутствии здравого смысла.
— Я приезжаю с операции, в которой мне пришлось все брать на себя, а на квартире у меня обыск! Ни здрасте, ни поздравляем вас с возвращением, счастье, что вы живы! Это как — благодарность мне такая? За добрую службу?
— Это вы, Чехов, что-то не то говорите…
— Я избавил вас, между прочим, от необходимости отдавать неприятные приказы. Черт с ней со службой, но есть отчетность, она вас беспокоит гораздо больше, не так ли? Я застрелил Ольшевского…
— Чего-чего?
— Когда я увидел, что задумал Ольшевский — после того, как он водил за нос весь отдел в течении двух лет, а вы и ухом не повели! — мне ничего другого не оставалось. Это было откровенное предательство, продажа, переход на чужую сторону, провокация — все вместе! У меня, верного своему долгу выхода не было! О нахождении трупа Ольшевского вам, надеюсь, сообщили?
— Чехов…
— Сообщили или нет?
— Да.
— И после этого вы посмели сомневаться в моей лояльности, в преданности делу! Устроили обыск! Прихожу — какие-то двое, очкарики, переворачивают мою квартиру вверх дном, а сука Андреев стоит у двери, ухмыляется. Можете его навестить, он там в больнице, неподалеку…
— Ты его отправил в больницу?
— Вы правы, нужно было отправить в венерологический диспансер. Это, начальник, свинство! Неблагодарность черная! Знак Зверя!
Начальство, ошарашенное, замямлило что-то о продолжении работы, о планах, о возможном повышении. Рассерженный Эдуард сказал, что ему требуются теперь две недели отдыха. И вышел, точно зная, что две недели безопасности он себе обеспечил. А что дальше?
Всякое возможно. Мотаются по миру агенты, не нужные больше своим конторам — не всех их убирают, многих и убирать-то лень, да и опасно, да и зачем попусту тратить силы. Много их, агентов. Вот Милн, к примеру. Живет, судя по всему, интересно. Если их много, то, наверное, можно было бы организовать какое-нибудь общество таких агентов. И можно отхватить сколько-то власти, или действительно основать новую страну. Ну, посмотрим.
Эдуард не знал, что такое Общество уже существует. Просто не всех туда берут.
— Смешная ты, Надежда, — сказал он сотруднице, недавно оказавшей ему хорошую услугу. — Я не отказываюсь, а просто говорю — смешная.
— Не хами, рейнджер, — строго повелела ему Надежда, застегивая богемную куртку до горла. — Мы с тобой знакомы со школы еще, не так ли?
— Так.
— Знаем друг друга очень хорошо. Так?
— Так.
— Ты мне должен.
— Я ж говорю — смешная.
— Слово надо держать.
— Я держу.
— Сегодня вечером будешь у нас. Я Томке обещала.
— Ты, Томка, и я?
— Да. А то Томка скучает последнее время. И чтобы никому ни слова.
— Она очень страшненькая, эта твоя Томка?
— Дурак. Томка — золото. Просто она мужчин очень боится. И не доверяет. Я ей сказала, что ты — друг детства.
— Дуреха ты, Надька.
«Евгений Онегин» — опера бросовая, никакая, в ней вся партия меццо — десять тактов. Ну, хорошо, сто тактов, но что это меняет? Баритонально измывается Онегин, пускает белькантовую слезу Ленский, визжит пищалка Татьяна — а меццо появляется только в первом акте. Ну, хорошо, во втором тоже появляется — совсем немного. А если после третьего акта выйдешь кланяться, то никто и не помнит уже, что ты там пела и кто ты такая, все цветы бросят пищалке. Поэтому меццо, которую подписали на партию Ольги, после сцены бала во Втором Акте просто тупо берет такси и едет домой.
Аделина так давеча и сделала.
Но сегодня — совсем другое дело. Сегодня днем появился на генеральной репетиции страшный
