ворочаясь на петлях, и опять захлопнулась. Раздалось неуверенное шаркание и сопение, а потом кто-то оступился на темной лестнице, стал падать, и упал на Милна.
Милн включил фонарик.
— Сгинь, — сказали ему пискляво.
Милн поводил фонариком вверх-вниз, и в стороны. Обнаружились три грязных детских лица, с глазами, широко распахнутыми от ужаса.
— Сейчас они заорут, — предупредил Эдуард.
И дети действительно — собрались заорать. Один из детей оказался девочкой. Она открыла рот очень широко и выдала шесть тактов на одной ноте. Ля-бемоль, машинально отметила про себя Аделина.
— Тихо, — сказал Милн.
К девочке, как по сигналу, присоединились оба мальчика.
— Заткнитесь вы! — тихо и страстно сказал Эдуард.
— Эдька, с ними надо ласково! — проинструктировала его Аделина.
— Заткнитесь на хуй, — стараясь говорить ласково, сказал Эдуард. — Ну, пожалуйста. Здесь совсем не страшно, а дядя просто негр.
— Я просто негр, — кивнул Милн. — И еще я плясать умею. Лезгинку и другие национальные танцы. Шшш. Все хорошо. Вы откуда здесь образовались?
— Мы больше не будем, — пообещал один из мальчиков.
— И не надо, — согласился Милн. — Где ваши мамы?
Молчание.
— Вы, наверное, спать хотите. Что вы там делали, наверху?
— Мы думали, мы будем Ольку насиловать.
— Какую Ольку?
— Вот ее, — мальчик показал пальцем на девочку. — Мы еще вчера с ней договорились.
— Ну и как?
— Там дядя спит.
— Где?
— В комнате. Дверь открыта, а он спит. И вино разлил. — Не спит он, дурак ты, Сережка. Дядю помочили.
— Нет, он спит.
— Дурак.
— Тихо! — подала голос Аделина. — Тише, дети. Эдька. Посмотри, что там.
— Почему я?
— Потому что Седрику я доверяю меньше. Устраивает?
— Почему?
— Седрик представитель иностранной разведки. Эдька — иди, и быстро возвращайся. Живее!
Эдуард вздохнул, велел детям посторониться, и прошел наверх.
— Милн! — сказал он сверху.
— Ну?
— Фонарик выключите.
— Да… Дети, я сейчас выключу фонарик, но это не страшно. А тетенька вам споет чего-нибудь, очень тихим голосом, проникновенно. Правда, тетенька?
— Правда.
Милн выключил фонарик. Эдуард не без труда отворил дверь и вышел в ветренный коридор. Как дети смогли открыть дверь, прижатую ветром — неизвестно. Дети могут многое, и это их умение как правило недоступно пониманию взрослых. Шесть контрольных огоньков горели вдоль коридора, почти ничего не освещая. Подождав несколько секунд, давая глазам привыкнуть к темноте, Эдуард ощупью стал продвигаться вперед. Как в таких потемках ориентировались эти сопляки? Сука Линка… Из-под двери слева, едва видимый, сочился свет. Компьютерный замок отсутствовал вместе с ручкой. Проведя ладонью по двери, Эдуард поранил себе кожу — ручку, очевидно, сбили или вырвали с корнем. Эдуард надавил на дверь. Она легко поддалась и открылась бесшумно. Нет, ручку вырвали явно не дети. Или дети?
Номер освещался настольной лампой рядом с телевизором. Возле кровати лежал труп, а в руке у трупа наличествовал пистолет. Эдуард подумал, что Кудрявцев выбрал очень неудачный момент, чтобы застрелиться. Но тут же отогнал эту мысль. Во-первых, человек на ковре был в хаки, а во-вторых, был он выше и шире щуплого Кудрявцева. Присев на корточки, Эдуард пощупал человеку горло, а затем руку. Час назад, как минимум.
И вернулся на лестницу.
— Что там? — спросила Аделина, опередив Милна, когда дверь закрылась, и Милн включил фонарик.
— Там Вадим, — сказал Эдуард.
— Что — Вадим?
— Скорее всего… он застрелился.
— Ага, — сказал Милн.
— Не пугай детей, — бесстрастно велела Эдуарду Аделина. — Ты уверен, что он застрелился?
— Деловая какая. Нет. Возможно, его застрелили. Чего на свете не бывает.
— Кто?
— Кудрявцев.
— Эдька, не до шуток!
— А что? — Эдуард посмотрел на нее мрачно. — Историки — такой, знаешь ли, народ. Там замок вырван с корнем. Вадим стучался к Кудрявцеву, Кудрявцев не открывал. Вадим в сердцах выбил замок, ворвался, как потный боров, а Кудрявцев, интеллигентный человек, возмущенный неуважением к своей исторической персоне, дал Вадиму в морду, отобрал пистолет, застрелил Вадима, вложил пистолет Вадиму в руку, и, забыв выключить свет, вышел в никуда.
Помолчали.
— Это хуйня, — сказал один из мальчиков. — Это ты голливудских фильмов насмотрелся. Это…
— Дам по шее, — предупредила Аделина.
Мальчик замолчал.
— Хороший был план, — посетовал Милн.
— Действуем по второму плану, — решила вслух Аделина.
— Нельзя, — возразил Эдуард.
— Другого у нас нет.
— Все равно нельзя.
— Эдуард, вы хоть оттащили его… в шкаф, или еще куда? — спросил Милн.
— Нет.
— Почему? Лень было?
— Его обнаружат так или иначе.
— Тише, — скомандовала Аделина. — Действуем по второму плану. Возвращаемся в бар. И этих… с собой возьмем. Где же их мамаши, почему не следят за детьми. Как рожать — так горазды, а воспитывать — так нет.
Сержант Гоголь ничего не имел против рядового Лескова — совершенно. Ему до рядового Лескова не было никакого дела. Но рядовой Лесков застил проход — стоял возле бассейна и смотрел на воду, в которой ничего интересного, по мнению сержанта Гоголя, не плавало.
— Посторонись, Лесков, — попросил Гоголь.
— Э?
— Посторонись, дай пройти.
— Да ты ж только что сменился.
— Я говорю, посторонись, рядовой.
Но рядовой Лесков, подчиняющийся только Вадиму, лишь фыркнул в ответ. Сержант Гоголь сделал
