— Валери… — прошептал граф.
Он спрятал лицо в ладони, и перед его мысленным взором поплыли картины далекого прошлого.
— Она причинила мне много зла, — промолвил он, отвечая собственным мыслям, — погубила мою жизнь, но я не могу быть беспощаден. Она умирает, оттого что на Альбера, нашего сына, обрушилось тяжкое обвинение. Я желал ей смерти, но теперь, в ее последний час, одно мое слово может дать ей безмерное утешение. Я еду с вами!
Услышав это, Ноэль вздрогнул.
— Сударь, умоляю вас, избавьте себя от горестного зрелища! К тому же это будет бесполезно. Госпожа Жерди, вероятно, еще не умерла, но разум ее угас. Она не сумела перенести столь жестокого удара. Она не способна ни узнать вас, ни ответить.
— Ну что ж, поезжайте один, — вздохнул граф. — Ступайте, сын мой.
Слова «сын мой», выделенные к тому же интонацией, прозвучали для Ноэля как победная труба, хотя и не ослабили ни его сдержанности, ни осторожности.
Он поклонился, прощаясь, но граф сделал ему знак не уходить и сообщил:
— Тем не менее ваш прибор ежедневно будут ставить на стол. Я обедаю ровно в половине седьмого и буду рад вас видеть.
После этого граф позвонил и приказал явившемуся «господину главному слуге»:
— Дени, приказ никого не принимать не относится к этому господину. Предупредите людей. Он здесь у себя дома.
Адвокат вышел. Оставшись один, г-н де Коммарен испытал безмерное облегчение.
С самого утра события разворачивались так стремительно, что он с трудом мог уследить за ними. Теперь, наконец, появился случай обдумать происходящее.
«Итак, это мой законный сын, — размышлял он. — В том, что он мой сын, я совершенно убежден. Я совершил бы ошибку, не признав его: в нем я узнаю себя — таким, каким был в тридцать лет. Да, Ноэль хорош во всех отношениях. Лицо его свидетельствует в его пользу. Он умен и тонок. Умеет держаться скромно, но без приниженности, непреклонно, но без вызова. Нежданное состояние не вскружило ему голову. Предвижу, что он не ошалеет от богатства. У него разумный образ мыслей, и он будет с гордостью носить нашу фамилию. Однако я не питаю к нему ни малейшей симпатии и, похоже, сожалею о бедняге Альбере. Увы, я не оценил его. Бедный мальчик! Совершить столь гнусное преступление… Явно, он сошел с ума. Не нравится мне взгляд у этого, слишком уж ясный. Меня уверяют, что этот молодой человек совершенство. Так или иначе, он выказывает самые возвышенные и благопристойные чувства. Он добр и тверд характером, великодушен, благороден, стоек. В нем нет злопамятства, и он готов посвятить себя мне в благодарность за то, что я для него сделал. Он прощает госпожу Жерди, он любит Альбера. Вот это-то и возбуждает недоверие. Впрочем, нынешние молодые люди все таковы. О, мы живем в счастливое время! Наши сыновья рождаются свободными от заблуждений отцов. Они лишены их пороков, страстей, порывов. Эти скороспелые философы, образцы благоразумия и добродетели, не способны ни на какое безумство. Увы, Альбер тоже был совершенством и все-таки убил Клодину! А что выкинет этот?»
Завершая раздумья, граф бросил вполголоса:
— И все же следовало поехать с ним…
И хотя адвокат уже добрых десять минут как ушел, г-н де Коммарен подошел к окну в надежде увидеть во дворе Ноэля и окликнуть его.
Однако Ноэль был уже далеко. Выйдя из особняка, он взял на Бургундской улице фиакр и велел везти его на улицу Сен-Лазар.
Подъехав к дому, он бросил вознице пять франков и чуть ли не бегом поднялся к себе на пятый этаж.
— Меня кто-нибудь спрашивал? — первым делом поинтересовался он у служанки.
— Никто, сударь, — ответила та.
Похоже, ответ обуздал его тревогу, и Ноэль уже спокойнее задал вопрос:
— А доктор?
— Он приходил утром, когда вас не было, и, кажется, состояние хозяйки ему очень не понравилось. Сейчас он опять здесь.
— Прекрасно. Я переговорю с ним. Если кто-нибудь спросит меня, проводите его в кабинет и дайте мне знать. Вот вам ключ.
Войдя в спальню госпожи Жерди, Ноэль с первого же взгляда понял, что, пока он отсутствовал, никакого улучшения не наступило.
Больная лежала на спине, глаза у нее были закрыты, лицо искажено. Ее можно было бы принять за мертвую, если бы время от времени тело ее не сотрясала конвульсивная дрожь.
Над головой г-жи Жерди висел небольшой сосуд с охлажденной водой, которая по каплям падала на мраморно-бледный лоб больной, испещренный синеватыми пятнами.
Стол и каминная доска были заставлены баночками, обвязанными розовыми шнурками, пузырьками с микстурами и полупустыми стаканами.
У изножья кровати валялась белая холстина, пропитанная кровью и свидетельствующая о том, что больной только что ставили пиявки.
У горящего камина стояла монахиня ордена, основанного св. Венсаном де Полем,[23] ожидая, когда закипит чайник.
То была молодая еще женщина с полным лицом белее, чем ее нагрудник. Спокойная застылость черт и тусклый взгляд свидетельствовали, что она отринула все мирское и отреклась от способности мыслить. Юбки из грубого серого полотна топорщились на ней тяжелыми, безобразными складками. При каждом ее движении длиннющие четки из крашеного самшита с подвешенными к ним крестиком и медными медалями вздрагивали и стукались об пол, звякая, словно цепи.
В кресле у постели больной сидел доктор Эрве и, казалось, внимательно следил за приготовлениями сестры. Завидев вошедшего Ноэля, он стремительно вскочил и, тряся ему руку, воскликнул:
— Ну, наконец-то!
— Знаешь, задержали во Дворце правосудия, — сообщил адвокат, словно чувствуя себя обязанным объяснить свое отсутствие. — Можешь представить, я там сидел как на угольях.
Он наклонился к доктору и тревожным голосом тихо спросил:
— Ну, как она?
— Еще хуже, — огорченно опустив голову, сказал доктор. — Приступы следуют один за другим почти без промежутков.
Вдруг адвокат схватил его руку и крепко сжал. Г-жа Жерди чуть пошевельнулась и слабо застонала.
— Она услышала тебя, — шепнул Ноэль.
— Если бы… — отвечал врач. — Я был бы безмерно счастлив. Но ты ошибаешься. Впрочем, взгляни сам.
Он приблизился к г-же Жерди и, нащупав пульс, стал его считать. После этого кончиком пальца поднял ей веко.
Глаз был тусклый, безжизненный, погасший.
— Подойди, убедись. Возьми ее за руку, скажи что-нибудь.
Ноэль, весь дрожа, подошел к кровати, наклонился, так что почти коснулся губами уха больной, и пробормотал:
— Матушка, это я, Ноэль, твой Ноэль. Скажи мне хоть слово, сделай знак, что ты меня слышишь.
Но она не шелохнулась, не подала знака, даже лицо у нее не дрогнуло.
— Ну, видишь? Я же говорил, — заметил врач.
— Бедная, — вздохнул Ноэль. — Она страдает?
— Сейчас нет.
К постели подошла монашка и сообщила:
— Господин доктор, все готово.
— Кликните служанку, сестра, пусть она поможет: мы поставим больной горчичники.
Пришла служанка. Когда обе женщины поднимали г-жу Жерди, казалось, будто они обряжают
