— Ах, сударь, — сказал ему привратник, — какая красивая дама, да какая изысканная! Что бы вам прийти на пять минут раньше!
— Что за дама? Откуда взялась?
— Эта элегантная дама, что вышла сию минуту, приезжала справиться о господине Жерди. Она дала мне двадцать франков за то, что я ответил на ее вопросы. Похоже, господин Жерди женится. Вид у нее был вконец разъяренный. Какая красотка! Думается мне, она его любовница. Теперь я понимаю, почему он уходил ночами.
— Кто? Господин Жерди?
— Ну, да, сударь, я вам об этом не говорил, потому что уходил-то он украдкой. Никогда, бывало, не попросит, чтобы я ему отворил. Какое там: удирает через маленькую дверцу каретного сарая. Я про себя думал: «Он просто не хочет меня беспокоить, очень деликатно с его стороны!» А мне ведь не жалко…
Выкладывая все это, привратник по-прежнему не сводил глаз с монеты.
Когда же он поднял глаза, чтобы взглянуть на своего господина и повелителя, тот уже исчез.
«Еще один ветреник! — подумал привратник. — Ставлю сто су, что хозяин понесся вдогонку за той красавицей. Беги, беги, старый шут, может, и урвешь свой кусочек, да только он дорого тебе обойдется».
Привратник не ошибся. Папаша Табаре помчался вдогонку за голубым экипажем.
«Эта дамочка все мне расскажет!» — подумал он и выскочил на улицу. И вовремя: он успел заметить, как голубой экипаж заворачивает за угол.
— О господи! — пробормотал сыщик. — Сейчас я потеряю ее из виду, а между тем правду я узнаю только от нее.
Он пришел в то состояние нервического возбуждения, когда люди способны творить чудеса.
До угла улицы Сен-Лазар он домчался с такой скоростью, словно ему было лет двадцать.
О счастье! На Гаврской улице, в полусотне шагов, он увидел голубой экипаж, который застрял в уличном заторе.
«Она у меня в руках!» — сказал себе папаша Табаре.
Он устремил взор к Западному вокзалу, где на улице всегда полно незарегистрированных извозчиков. Как назло, ни одного экипажа!
Сейчас он готов был воскликнуть наподобие Ричарда III: «Полцарства за фиакр!»
Голубой экипаж тронулся и преспокойно покатил к улице Тронше. Сыщик побежал следом. Расстояние между ними, слава богу, почти не увеличивалось.
Пробегая по середине мостовой и озираясь в поисках свободной кареты, папаша Табаре подбадривал себя:
— В погоню, дружище, в погоню! Кому бог не дал головы, у того вся надежда на ноги! Гоп, гоп! Почему ты не догадался узнать у Клержо адрес этой женщины? Живей, старина, еще живей! Решил быть шпиком — изволь соответствовать избранному ремеслу, а то какой же ты шпик, если не умеешь бегать, как заяц.
Он думал только о том, как бы настигнуть любовницу Ноэля, и ни о чем больше. Но все яснее было, что он отстает.
Не добежав и до середины улицы Тронше, бедный сыщик выбился из сил; он чувствовал, что ноги отказываются нести его, а проклятый экипаж уже подъезжал к площади Мадлен.
О радость! В этот миг старика нагнала открытая коляска, катившаяся в том же направлении.
Папаша Табаре отчаянно, словно утопающий, замахал руками. Сигналы его были замечены. Он собрал последние силы и одним прыжком вскочил в коляску, не воспользовавшись подножкой.
— Вперед, — приказал он, — за голубым экипажем, плачу двадцать франков!
— Ясно! — подмигнув, отозвался кучер.
И он вдохновил свою тощую клячу энергичным ударом кнута, бормоча под нос:
— Ревнивец выслеживает жену! Известное дело. Эй, разлюбезная моя!
Папаше Табаре самое время было перевести дух, силы его иссякали. Добрую минуту он не мог отдышаться. Они ехали по бульвару. Сыщик встал, держась за козлы.
— Я больше не вижу голубой кареты! — сказал он.
— А я отлично вижу, хозяин, да только лошадь там больно резва.
— Твоя, надеюсь, будет резвей. Я сказал — двадцать франков? Получишь все сорок.
Кучер принялся нахлестывать лошадь, бурча под нос:
— Ничего не попишешь, придется догнать. За двадцать франков я бы ее упустил: я женщин люблю и всегда держу их сторону. Но черт побери, два луидора! Вот поди ж ты, такая образина и так ревнует!
Папаша Табаре изо всех сил пытался думать о посторонних вещах. Он не желал делать выводы прежде, чем повидает эту женщину, поговорит с ней, искусно выспросит обо всем. Он был уверен, что всего одним словом она может спасти или погубить своего любовника.
Погубить Ноэля? Увы, да.
Мысль о том, что Ноэль может оказаться преступником, терзала его, доводила до дурноты, зудела у него в мозгу, как докучная муха, которая в тысячный раз улетает и прилетает и снова бьется в стекло.
Они миновали Шоссе-д'Антен, и голубой экипаж был теперь всего шагах в тридцати. Кучер обернулся:
— Хозяин, карета останавливается.
— Остановись тоже и не спускай с нее глаз: тронешься с места одновременно с ней.
И папаша Табаре так высунулся, что едва не выпал из коляски.
Молодая женщина вышла из кареты и скрылась в дверях лавки, торговавшей кашемировыми шалями и кружевом.
«Вот куда летят тысячефранковые билеты, — размышлял папаша Табаре. Полмиллиона за четыре года! И что только делают эти создания с деньгами, которые щедро швыряют им их содержатели? Едят, что ли? На огне каких прихотей сгорают состояния? Наверно, у этих дамочек есть какие-то дьявольские приворотные зелья, которыми они опаивают глупцов, а те и рады разоряться ради них. Должно быть, они владеют каким-то особым искусством подсластить и приперчить наслаждение, потому что стоит им уловить в свои сети какого-нибудь беднягу, и он расстается с ними не раньше, чем принесет им в жертву все, что у него было».
Коляска снова тронулась, но вскоре встала.
Голубая карета остановилась перед лавкой, торгующей всякими диковинками.
— Это создание, судя по всему, затеяло скупить весь Париж! — в ярости пробормотал сыщик. — Да, если Ноэль совершил преступление, то по ее вине. А сейчас она проматывает мои пятнадцать тысяч франков. На сколько дней ей этого хватит? Если Ноэль убил мамашу Леруж, то, конечно, из-за денег. Но тогда он — бесчестнейший негодяй на свете. Какое чудовищное притворство и лицемерие! И подумать только, если я сейчас умру от негодования, он окажется моим наследником! Ведь в завещании написано черным по белому: «Завещаю сыну моему Ноэлю Жерди…» Если Ноэль убил, ему любой казни мало… Но эта женщина, кажется, никогда не вернется!
Эта женщина и впрямь не торопилась: погода стояла прекрасная, туалет на красотке был восхитительный, и она пользовалась случаем показать себя. Посетила еще несколько магазинов, а под конец заглянула в кондитерскую, где пробыла более четверти часа.
Бедный сыщик, терзаемый беспокойством, вертелся и сучил ногами в своей коляске.
Какая мука знать, что всего одно слово отделяет тебя от разгадки ужасной тайны, и из-за прихоти какой-то распутницы не иметь возможности его услышать! Папаше Табаре смертельно хотелось броситься следом за ней, схватить ее за руку и крикнуть:
— Возвращайся домой, негодяйка, возвращайся скорее! Что тебе тут делать? Неужели ты не знаешь, что твоего любовника, человека, которого ты разорила, подозревают в убийстве? Возвращайся же, и я добьюсь от тебя правды, узнаю, виновен он или нет. А уж это-то ты мне скажешь, и сама не заметишь. Я расставил тебе силки, в которые ты угодишь. Только возвращайся, неведение меня убивает!
Наконец она собралась домой.
Голубая карета покатила дальше, проехала по Монмартру, свернула на Провансальскую улицу, высадила очаровательную пассажирку и была такова.
— Она живет здесь, — со вздохом облегчения пробормотал папаша Табаре.
