Неудачны в первой половине перевода и места дорог не разбирая; пусть кину край родной и полный красоты, безумный твой полет; но нам важно отметить и те места, где Тхоржевский переводил не буквально, а сознательно отступая от подлинника. Метафору Бараташвили черный ворон выроет мне могилу переводчик заменил на ворон выклюет глаза мои, а крик коршунов – на карканье ворон, – замены позволительные, особенно если учесть, что метафора с вороном в русском контексте держится на грани допустимого.
Пастернак эту метафору сохранил, оставив в ней всего три смысловых слова и убрав все остальные, даже слово черный (в русском языке слово ворон и без того «черно»), и тем самым усилил ее символический смысл: могилу ворон выроет, а вьюга завоет, возвращаясь с похорон. Однако и в его переводе для нас важны места, где Пастернак сознательно отходил от Бараташвили.
Становится очевидным, что слова «сожми (сократи) мне, нетерпеливому, дни, которые предстоит пройти (странствий дни)!» – контрольная точка: у Пастернака это место переведено как ты должен сохранить мне дни и годы. Видимо, понимая, что буквальный перевод неизбежно ведет к недоразумению (что и произошло с переводом Тхоржевского) и что правильный перевод этого места в выбранном им коротком размере – непозволительная роскошь, он, не без основания считая это место не самым важным, перевел его совершенно иначе, исходя из общего понимания стихотворения. Пастернак в этой строке усилил мотив вечной жизни благодаря творчеству – мотив, который будет так силен в концовке его перевода.
Слова твоему бегу нет предела и перенеси меня за пределы… судьбы Пастернак опустил вообще; такую возможность ему дало введенное им в первой строке перевода определение конь мечты моей, позволившее безболезненно сократить эти места и перенести акцент на эмоциональные Вперед, мой конь, куда глаза глядят! и Вперед! Я слаб, но ничего не значит. Вперед, мой конь! Вперед во весь опор!
Предпоследнюю, кульминационную строфу Пастернак перевел (как, впрочем, и все стихотворение) замечательно:
Таким образом, контрольными точками сравниваемых переводов должны стать места, в которых наиболее отчетливо проявилась концепция стихотворения Бараташвили: твоему бегу нет предела; сожми (сократи) мне… дни, которые предстоит пройти (странствий дни); черный ворон мне могилу выроет; перенеси меня за пределы… судьбы и вся восьмая строфа; прежде всего на эти места и надо обращать внимание при сравнении переводов.
Вслед за Пастернаком «Мерани» перевел на русский язык П.Антокольский (1938). Вероятно, его не устроила пастернаковская трактовка стихотворения, поскольку он первой же строкой перевода (Вперед! Нет предела погоне моей…) перенес стихотворение в совершенно иной, какой-то приключенческий план; в результате у него появилось в скалах проложенный путь мой опасный другу (?) когда-нибудь путь облегчит и стало непонятным, зачем и куда скачет всадник, почему брошены где-то отчизна и братья – не говоря уж о мелких погрешностях перевода, вроде над кручами каркает ворон в тревоге; вскрикнет, как родичи, коршунов стая; милая слез обо мне не уронит и т.п.
Затем несколько переводчиков попытались передать в переводе необычный ритм стихотворения (Антокольский использовал дактиль с усечением одного-двух слогов); из этих переводов я бы выделил переложения М.Лозинского (1940), С.Шервинского (1945) и В.Державина (1945). Лозинский беспредельный бег убрал вообще, в отличие от Пастернака ничего не предложив взамен (несдержим твой скач и упрям) и ввел обороты, которые вызывают больше вопросов, чем подстрочник: контрольные – скачи быстрее, чтоб легче были нетерпеливому дни пути; мне черный ворон выроет яму в краю безвестном; твоей тропою мой брат грядущий проскачет, смелый, быстрей меня и прочие – окрик враний; печали мало, если я брошу мою отчизну; прах любви; о если б верным поведать звездам, что в темном сердце горит моем и т.п.
Шервинский тоже считал, что моему грядущему собрату будет легче на дороге торной, а роковые для переводчиков места перевел буквально: сократи же путь мой неминучий; черный ворон где-нибудь могилу мне в пустынном выкопает поле – помимо мелких переводческих изъянов вроде черный ворон вслед вьется, каркает в урагане (к тому же он и здесь перенес ворона из метафорического в реальный план); ты рассей мою думу скорбную, свей заботу и т.п.
Державин странствия дни убрал совсем, но споткнулся на контрольных черный ворон мне яму выроет; не пропадет в мире без следа взлет души моей – пусть обреченный, – не говоря уж о таких огрехах, как к мрачным тучам взвей мятущихся дум водоворот; прах любви; безумный бег и т.п.
