Ту, кто винит себя. Найдешь безвинной -
Она в лицо знакомое не взглянет,
Покуда приговор не огласишь.
Найдёшь виновной – больше никогда
Она в лицо знакомое не взглянет».
Тут побледнел король, как и она,
Постигнув, что сейчас уста ее откроют,
Что означает страшный этот день.
«Ты сам меня привел, – рекла она, -
Туда, где брат твой Ардан восседал,
Не двигаясь и с места не сходя,
Окованный недугом неизвестным;
Ты мне велел заботиться о нем,
А коль умрет – курган над ним насыпать
И огамом прозванье начертать».
«Он жив?» – спросил Эохайд.
«И в добром здравье».
«Коль живы он и ты, не в тягость мне
Иные злоключенья и утраты».
«Я приказала уложить его
Под этой крышей и сама ему
Носила пищу – он вкушал из рук моих
Неделя за неделей. И когда
Я спрашивала: “Что тебя терзает?” -
Молчал в ответ и лишь терзался горше,
Но я не унималась. Наконец
Он выкрикнул: “То, что меня терзает,
Безгласным камнем сердце облекло”.
И я сказала: “Что бы ни таил ты,
Крушение надежд иль смертный ужас, -
Откройся мне, и я пошлю гонцов:
Пускай весь мир объедут, но найдут
Тебе лекарство!” Тут он крикнул в голос:
“Ты день за днем о том же вопрошаешь,
А у меня бушует в сердце буря,
Могучий вихрь несет меня и кружит
И понуждает тайну оберечь”.
“Пускай таишь дурное помышленье, -
Я возразила, – ничего дурного
Не будет в том, коль выскажешь его;
А что оно дурное, нет сомнений,
Коль высказать его – и то ужасней,
Чем заживо себя обречь могиле,
А нас терзать догадками пустыми,
Тенями, помрачающими ум”.
Он все молчал. И я тогда склонилась
И прошептала, чтоб никто не слышал:
“Коль муку эту женщина наслала,
Я воинов за нею отряжу
Куда ты скажешь, хоть и в дальний Лохлан,
И будь ей то на радость иль на горе,
И кто б ни вышел на ее защиту, -
Они возьмут ее и приведут
Взглянуть на дело рук ее коварных:
Пускай погасит стог, что подожгла;
И будь она в шелках или в короне,
А все ж смирится, ибо в сердце знает,
Что в этом мире нам один удел,
Что с нас довольно – пусть на краткий миг -
Мужьям и детям даровать блаженство”.
И тут поддался он помимо воли
И высказал, что жаждал утаить,
Хотя и жаждал высказать безмерно.
Вздохнул и молвил: “Ты, лишь ты сама
Могла б найти лекарство от недуга”.
Я поднялась и вышла. Девять дней
Вкушал он пищу от чужих людей,
А я металась девять дней в кругу
Раздумий гибельных, шепча порою,
Что лишь могильный холм неисцелимый
Сомненье усмирит и состраданье.
А через девять дней я вновь предстала
Пред ним и, тихо голову склоня,
Велела в час полночный тайно выйти
И разыскать лачугу лесоруба
От Тары к западу, в орешнике густом
(Надежда сил придаст ему, я знала),
И ждать там друга, что, как он сказал,
Найти лекарство может от недуга, -
И друг придет.
Когда сгустилась ночь,
Я пробралась сквозь буковую чащу
И дом нашла в орешнике густом.
Там факел догорал и, растянувшись
На груде шкур, спал Ардан непробудно:
Как ни звала его, как ни пыталась
Поднять – он не очнулся ото сна.
Я прождала до середины ночи
И, устрашась, что по дороге в поле
Меня заметит здесь пастух иль пахарь,
Ступила за порог.
Средь скал, плющом увитых,
Как меч, горящий синевою неба,
Предстал передо мною некий муж,
Исполненный величья неземного,
И на меня воззрился острым взором,
Как коршун. Задрожав от головы до пят,
Я перед ним застыла куропаткой.
Но в голосе его звенели чары.
