без пяти минут магистр, понимать надо!..
По всей видимости, Просперо Кольраун испытывал весьма сходные чувства, наблюдая, как падает, оглушен заклятием, Мартин Гоффер.
Дальше была бешеная скачка по ночной дороге.
«Олухи! Куда сворачиваете?! — едва не выкрикнул вслух Рудольф. — Там же Эльфячьи Кущи!»
Как в воду смотрел. Жемчуг испустил тоскливый вой, и отголоски пошли стягивать кольцо вокруг юных всадников. Лошади взвились на дыбы, сбросив седоков, после чего умчались во тьму. Мажонок едва успел зажечь еловую ветвь, как троица хомолюпусов кинулась на добычу. Парням еще повезло: прочие оборотни, видать, предпочли конину. Вожака свалил чернявый: факел ударил жуть-сполохом прямо в оскаленную пасть. Просперо оценил сноровку ученика, отметив, что на занятиях у чернявого жуть-сполохи выходили безобидными, зато дурнопахнущими. И почти сразу одобрительно хмыкнул капитан: два ножа ослепили второго хомолюпуса, Тьяден навалился на зверя, ломая хребет…
Третий прыгнул парню на плечи, стремясь к глотке.
Боевой маг наскоро «прощупал» Тьядена. Все в порядке, укусов нет — лишь царапины от когтей, и те «чистые».
Короче, третьего хищника добивали уже вдвоем, воткнув в глотку березовый сук и многократно проворачивая. К утру мажонок с забиякой выбрели к мельнице, где выпросили кувшин молока и краюху свежего хлеба. Также мельник, а по совместительству — ведун и добрая душа, указал короткую дорогу на Реттию.
Рудольф Штернблад, отвернувшись, скрипнул зубами. Знал он эту «короткую дорогу». И рожу мельника запомнил. Надо будет съездить, отблагодарить…
…На сквалыгу-лепрекона, пересчитывавшего золото в своем горшке, парни наткнулись пополудни. Гном злобно шипел, пока чернявый пытался наколдовать лепрекону толику приязни к гостям, потом харкнул «обмиралой» и двинулся превращать мажонка в жабу. Не дошел: в затылок уродцу ахнула его же собственная золотая монета. Лепрекон обернулся, багровея от гнева, и немедленно получил следующей монетой в глаз. Увесистые кругляши сыпались градом, кучность попаданий была на высоте, многократно ушибленный гном кинулся собирать богатство, и почти собрал, когда его по темечку огрел горшок, еще наполовину полный золота.
Полтора часа, ожидая, пока кончится действие «обмиралы», Тьяден тащил чернявого на закорках. Да и потом ноги у мажонка заплетались, он шел, как пьяный, спотыкаясь и норовя упасть в овраг. На Поляну Фей ученики выбрели в сумерках. Тьяден застыл, в восхищении любуясь хороводом красавиц, одетых исключительно в лунный свет; разум помутился, забияка шагнул к феям, ничего не соображая. В таких случаях лучше всего помогал «Гром-с-Ясного», но чернявый попросту не изучал этот раздел заговоров. И применил первое, что смог вспомнить, из боевого раздела. Вполне достойно, на взгляд Просперо. Правда, угодило не по феям, а по Тьядену: оглушенного забияку удалось оттащить подальше от хоровода, сквозь шипастые кусты ежевельника. Впрочем, нет худа без добра — жгучие колючки быстро привели бычка в чувство!
До рассвета, когда они заблудились в Гнилой Топи, ничего примечательного не произошло. Хотя, конечно, поиски лесины и спасение чернявого из болота доставили зрителям немало волнительных минут.
Капитан Штернблад усмехнулся:
— У вашего «оружия» редкостная удача, мой дорогой волшебник!
— Да и счастье вашего, мой милый капитан, тоже из редких! — не остался в долгу маг.
— Хотя, с другой стороны…
— Вы так думаете?
Ковыляя, еле живая парочка вошла в северные ворота Реттии; шар-обсерватор заволокло туманом, и картина исчезла. Трибуны потрясенно молчали, предвкушая дальнейшее развитие событий. Зато король на этот раз обошелся без бирюча. Высочайший голос, усиленный аччендариями, заполнил чашу ристалища до краев:
— Я, Эдвард II, ныне рассудив по итогам
Упади на трибунах волосок — все обернулись бы на святотатца.
Кто тут шумит?!
— …объявляю ничью. Решение окончательное, обжалованью не подлежит. Господ дуэлянтов прошу завтра на аудиенцию, во дворец.
Брезгливо сморщились носы: ничья? Обиженно моргнули глаза: ничья?! Сотни возмущенных задов принялись ерзать на сиденьях: ну знаете… Тысяча языков покатала во рту непроизнесенное, но готовое сорваться: позор! Тысяча мудрых голов вспомнила про честь, которая превыше всего. Легион пальцев вновь ударил маршевую дробь: смертельный номер! Хотим смертельный номер! Прачки, мясники, художники, белошвейки, ювелиры, золотари, нотариусы, домохозяйки, булочницы… и, что самое неприятное: гвардейцы, чародеи, лейб-стражники, волхвы, офицеры, придворные, заклинатели…
Кто кого?! — грозой надвигалось отовсюду.
Маг и капитан смотрели на трибуны, где не было людей. Ни единого, самого захудалого человечка. На трибунах бесновался демон, дитя геенны по имени Общественное Мнение. Скалил клыки, выпускал и вновь прятал когти. Лизал губы раздвоенным жалом. Плевался ядом уязвленной гордыни — без промаха в сердце. Хлопал кожистыми крыльями сплетен.
У демона было лицо Августа Пумперникеля, казначея и любителя зрелищ.
Кошмарный, сводящий с ума лик.
Маг с капитаном встали над учениками: измученными, обессиленными, но готовыми по первому знаку вцепиться друг другу в глотку. Взрослые над мальчишками. Переглянулись. И демон, готовый скорее умереть, чем выпустить добычу, в ужасе очистил ближайшие ряды на каждой трибуне, когда прозвучал вопрос, один на двоих:
— Кто-то желает оспорить высочайшее решение?
В эти секунды Просперо Кольраун был опасней, чем в битве у Семи Зеркал, и Рудольф Штернблад — смертоносней, чем под Вернской цитаделью.
Демон подумал и решил, что король, разумеется, всегда прав.
Через двенадцать лет, окончательно разочаровавшись в светской жизни, казначей Пумперникель вышел в отставку и принял наконец предложение скопцов-арифметов: возглавить в Академии кафедру высшего умножения. По дороге в Малый Инспектрум, обеспечивая безопасность, экс-казначея сопровождала рота вольных метателей под командованием сержанта, человека молодого, но вполне способного обеспечить дисциплину в отряде, — а также чародей из коллегии Бранных Магов, недавно возглавленной Просперо Великим.
Имен сопровождающих история не сохранила.
В отдельных летописях, в частности у Лжепимена, упоминается, что во время почетной кастрации Августа Пумперникеля с галерки слышались глумливые выкрики, но Якобс ван Шпрее, хронист, заслуживающий всяческого доверия, опровергает это в труде «Зрелые годы короля Эдварда II».
