— Хвост! — подсказал Юрась.
— Хвост? — засомневался байкарь.
— Ага! Красивый такой, пушистенький…
— Ну, допустим…
— Лезет в полный рост!
— Да? А что, разумно…
Честное слово, Юрась Ложечник чувствовал себя счастливым. Домой он вернулся к обеду. Жена сидела во дворе, перед битыми баклушами, и сосредоточенно резала уже третью ложку. Получалось красиво: с ручкой в виде свитых вместе хвостов. Вспомнив про «хвост любви», Юрась растрогался. Тихонько подкравшись к супружнице, он присел рядом, на корточки. Притих, думая о чем-то странном. Сам не заметил, как погладил жену по тощей спине.
— Иди есть, — ответила жена. — Стынет.
— Успеется…
— Горячее для брюха полезней.
— А, моему брюху хоть гвоздь давай! Слушай, а почему у нас детей нет?
Не прекращая работы, жена пожала плечами.
— Кто его знает, Юрась. Не сложилось. А может, я пустая.
— Полно языком молоть! Пустая она! Такая лапушка, и пустая!
— Ты-то у нас орел…
— Где там орел! Петух я драный!
— Я ж помню. Бил девок, как кречет — уток. Меня в лещину заволок, глазом моргнуть не успела. Маманя ругалась, говорила: обманет, не женится… А ты взял и ей назло женился.
— Будут, — уверенно заявил Ложечник. — Я тебе точно говорю: будут дети. Мы с тобой еще совсем молодые…
И с пронзительной ясностью увидел, как обещанный на завтра гроб тает в тумане. На рассвете следующего за Гурьиным дня Баська Хробачиха, главная поселковая сплетница, ринулась в обход.
— Как дела?! — кричала она, притворяясь глухой. — Ась? Дела-то как?!
Кликуша останавливалась у каждой хаты.
— Как дела, Янчик? А у Ирмы как дела? А детки что, здоровы?
Вслед Баське лаяли собаки. Кто-то бранился спросонок. Кто-то отзывался сразу, кто-то — погодя. Старая Сычиха бросила в кликушу мокрой тряпкой. Юрась пообещал вытянуть кнутом. А Баська все неслась, как оглашенная, все голосила:
— Как дела, Сёмочка? Как дела, Тёмочка?
Плевать ей было на чужие дела. Просто до смерти хотелось знать: кого будем сегодня хоронить? К сожалению, по всему выходило, что никого.
— Как дела, Кёмочка?
— Не дождешься! — напрямую ответил байкарь Кёмуль. И вслух подумал, глядя на Хробачиху: — А ведь и эта шишига кого-то любит. Раз жива покамест…
— Сплетни она любит, — буркнул хмурый трактирщик.
Вчера вечером он устроил всем посетителям праздничную скидку. Сегодня эта идея уже не казалась ему столь привлекательной.
— Нет, — не согласился Кёмуль. — Сплетни, они не в счет.
…Малефик вздохнул и отпустил пратеритные нити. Прошлое начало таять, глубоководной рыбой возвращаясь в пучины человеческой памяти. Прошлое устало ничуть не меньше мага. Сперва тебя без лишних церемоний извлекают на поверхность, где ты чуть не лопаешься мыльным пузырем; затем отряхивают пыль, вертят, разглядывают со всех сторон… И не захочешь, а утомишься. Фигуры Никлаша Тесли, пьяницы Сыча, Тёмки с Сёмкой, Баськи Хробачихи истончились, делаясь прозрачными… Исчезли.
Вместо прадедов и прабабок во дворе стояли правнуки и правнучки. Пришли все, кого звали. Никто не увильнул. Правда, их воспоминания мало что добавили к картине, возникшей перед малефиком во время рассказа Юрася Ложечника.
Люди с надеждой смотрели на столичного гостя. Магистра Высокой Науки, мага высшей квалификации. Люди ждали его слова. Вердикта. Приговора. Черты под сотней проклятых лет. А маг медлил. Выходя из транса, он успел прощупать складки Вышних Эмпиреев над поселком. А кое-какие замеры сделал еще утром, на подъезде к Ясным Заусенцам. Результаты наблюдений лишь подтвердили то, в чем малефик не сомневался с самого начала. Но озвучивать выводы он не спешил.
— Так что, мастер? Эта… Изучили? — не вытерпел наконец староста.
— Изучил, — кивнул Андреа Мускулюс.
— И… как? Выветрилось?
— Сгинуло?
— Выдохлось?
Малефик самую малость — чтоб не сглазить кого ненароком! — открыл третий глаз: «вороний баньши». Когда он хмуро обвел собравшихся взглядом, люди попятились. Строгалей мороз продрал по коже. Но ретироваться никто и не подумал. Все жаждали узнать ответ.
— Вы б язычки-то попридержали, любезные! Выдохлось? Сгинуло? Проклятие великого — нет, величайшего! — Нихона Седовласца? Губителя Жжёного Покляпца?! Изобретателя скреп-горгулий?! Вы меня изумляете…
Строгали опустили взоры.
— Он вашим предкам что сказал? «Пусть тяготеет до скончания веков!» А Нихоново слово — тверже камня. Уж я-то знаю! У меня и диплом, идиссертат…
— Эх! — зашептались в народе. — Вона!
— Слыхала, Малася?
— Ага. Как сказал, значит, так и будет.
— До скончания? Это сколько: до скончания?..
— Ну, ежели диплом, тогда сливайте воду…
Тяжкий вздох вырвался из уст яснозаусенцев. Словно осень закончилась, не начавшись, и порыв стылого ветра пронесся над двором. Брёшка Хробачиха охнула, в испуге зажав рот ладонью.
— Да за что ж нам такое наказанье?!
— Прадеды провинились, а мы — страдай?
— Где ж справедливость?
— Уж сто лет в обед…
Староста бочком подобрался ближе к малефику.
— А убрать его как-нибудь нельзя? — вкрадчиво поинтересовался — Снять, расточить, в меду сварить? Вы ж сами сказывали — по этой, мол, части. А мы б, ясен заусенец, в долгу не остались. Вы не сумлевайтесь, отблагодарим!
Говорил Юрась тихо. Но строгали вдруг примолкли, и Ложечника услышал каждый.
— Снять Нихоново проклятие? Да вы смеетесь, сударь?! Не родился еще тот маг, кто бы слово Нихона вспять обратил! Даже за взятку! Постыдитесь!
