— Ого! — сказал Лерой. — Создание говорит? — спросил он, указывая на распростертого Акселя.
— По-французски и по-немецки.
Лерой потрогал Акселя носком горного сапога.
— Эй, чудо природы, — сказал он по-французски. — Вставай. Не могу же я с тобой говорить, когда ты лежишь. Невежливо.
Аксель поднялся на ноги с трудом.
— Слушай, — сказал Лерой. — Я не хочу, чтобы ты ходил в этот колледж. Вообще. Увижу тебя в кампусе — и ты труп. Серьезно. Теперь залезай обратно в свой драндулет и езжай к родителям, и скажи им, что переводишься в другое место.
— О чем это вы? — сказал Аксель.
— Он имеет это в виду, — заверила Акселя Грэйс. — Делай так, как он говорит. Он черт знает сколько людей убил. Он такой.
— Ага… — с сомнением сказал Аксель.
Лерой вытащил пистолет и загнал патрон в ствол.
— Ладно, ладно, — сказал Аксель.
Лерой схватил его за шиворот и приставил дуло к его подбородку.
— Думаешь, я шучу? — сказал он. — Скажи мне, ты так думаешь? Мне бы было очень приятно узнать, что ты думаешь, что я шучу.
— Нет. Нет, — сказал Аксель.
— Ты сделаешь все, как я велел? — спросил Лерой, сомневаясь. — Поскольку, знаешь, я бы тебя пристрелил бы… здесь… и закинул бы тебя…. — он огляделся, — …вон туда, — он указал на какую-то точку в лесу. — А машину бы твою поджег. А еще можно посадить тебя в машину, и поджечь ее, пока ты в ней сидишь. Еще я мог бы поджечь тебя, а машину не трогать. И никаких никому забот. И, знаешь, чем непрерывно агонизировать по поводу отвратительного поведения их сына, родители твои могли бы заняться чем-нибудь полезным для разнообразия — путешествовать, или читать, или разводиться.
— Я сделаю так, как вы говорите, — сказал Аксель.
— Хорошо, — сказал Лерой. — Хороший мальчик. Я ведь не какое-нибудь там чудовище, несмотря на слухи. Я и разумным могу быть, когда имею дело с разумными людьми. Ну, пока.
Аксель залез в свою машину и уехал.
— Так, — сказал Лерой, убирая пистолет. — Залезай.
Мотор работал. Внутри Рено было тепло.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Грэйс.
— А ты как думаешь? Я здесь живу.
— Где?
— Где-то в этих местах. Адреса, чтобы тебе дать, у меня нет. И мобильник с собой не ношу.
— А пистолет носишь.
— Да. Жизнь полна иронии.
— Как ты меня нашел?
— Я вспомнил, что приближаются рождественские каникулы, и решил — почему бы не поехать и не повидаться с тобой до того, как ты уедешь, и вдруг — вижу, ты лезешь в машину к этому дураку. Что я должен был думать?
— Он мог быть моим бойфрендом.
— Вряд ли. Не забывай — каждый кандидат должен быть одобрен мною лично, а уж потом становиться твоим бойфрендом.
— Тебя не было под рукой.
— Мне не нужно быть под рукой. Ты прекрасно знаешь, какие у меня критерии. Как дела дома?
— Я… Слушай, папа, я…
— Не важно. Давай найдем какую-нибудь круглосуточную брассьери.
Таковых в регионе не было. В конце концов Лерой отказался от поисков и просто доехал до Парижа. Одно из кафе у Пигаль оказалось открыто, и толстый хозяин, сонно улыбаясь, вскоре организовал два омлета и кофе.
— Я бы хотела в кого-нибудь влюбиться, и чтобы он влюбился в меня, и мы бы ничего не делали по этому поводу лет десять, а потом он бы вернулся, и… — Грэйс мечтательно посмотрела на потолок.
— Из уважения ко мне, — сказал Лерой, — рекомендую тебе впредь совершать свои собственные ошибки. На мои у меня авторское право.
— Эй, папа, — сказала Грэйс. — Я вот думаю… Ты когда-нибудь… не знаю… Ты когда-нибудь думал обо мне, как…
Лерой оторвался от омлета.
— Были ли у меня фантазии по твоему поводу, и не намеревался ли я сделать тебя своей любовницей? И так далее. Нет.
— Почему?
— Я тебя знаю с тех пор, как тебе было десять лет. Даже в чисто практическом смысле я твой отец.
— Да, я понимаю. Но…
— А все остальное — вопрос самодисциплины.
— А если бы ты не был женат на маме?
— Ах, да. Столько сразу возможностей. Увы, варианты альтернативного этого существования так и останутся для меня тайной великой и страшной.
— Перестань, — сказала она. — Я серьезно. Все-таки, иногда, я думаю о тебе… как о мужчине…
— Это участь всех дочерей. И тем не менее, рекомендуется держать такие мысли при себе, во избежание очень болезненных шлепков, которые могут оказаться результатом таких мыслей.
— И ты не думаешь…
— Каждый мужчина, — серьезно сказал Лерой, — помнит своих женщин не от момента к моменту, но целиком, как цепочку воспоминаний, с кульминацией в настоящем моменте, и с продолжением в будущем. Память влияет на то, как мужчина воспринимает женщин, участвующих в его жизни. Тебе было десять, когда я увидел тебя в первый раз, и я до сих пор помню тебя именно такой. У тебя еще не было менструаций, ты была тоненькая и ужасно умилительная, с взбитыми сливками, размазанными по лицу. У тебя были липкие пальцы, очень грязные волосы, и очень забавные маленькие ножки. Я слышал, что подофилия нынче в моде, но, к счастью для всех, в сексуальных делах я абсолютно нормальный мужчина.
— Неправда. Гвен мне про тебя рассказывала.
— Что именно она тебе рассказывала?
— Ты в нее втрескался в колледже. И все эти годы ее любил. Это ненормально.
— Гвен следует быть скромнее. Как она поживает?
— Она ничего. После того, как ты исчез, она ужасно на тебя злилась. Говорила, что не хочет тебя видеть больше, никогда. Почему бы тебе не вернуться?
— Не сейчас.
— Но ты ведь вернешься?
— Да. Когда дым рассеется. В данный момент меня ищут федералы.
— Ты шутишь.
— Нет. Но в списке самых срочных дел я у них не значусь, стало быть, нужно подождать, пока несколько человек уйдет в отставку, только и всего. Два или три года. После этого досье просто потеряют, и все притворятся, что ничего не было.
Ненавижу людей. Всех. Нет, я не это имею в виду. Не всех. Я ненавижу только тех, кого когда-либо встречала. Недалекие, эгоистичные, все. Подонки. Нечего на меня так смотреть, существо. Постарайся вести себя так, чтобы хоть что-то казалось осмысленным в этой вонючей палате. Я — осмыслена. Я. Я — мама. Понятно? Нет, твои мысли опять куда-то убежали. Сосредоточься. Я — мама. Начинай воспринимать меня всерьез, пора уже.
