Америка — как есть

Но зачем же покупают тогда?

А потому что дешево.

Нью-Йорк Таймз, традиционно либерально-розовая, бывшая прокоммунистическая (в городе Нью- Йорке про-Демократы заодно еще и немножко коммунисты, особенно те, кто с достатком) стоит доллар. Дейли-Ньюз — пятьдесят центов. Нью-Йорк Поуст — двадцать пять центов по будним дням. Это не деньги.

Но это, наверное, хорошо?

А как сказать.

Я скажу так.

Для того, чтобы газете жить только за счет тиражей, без рекламных взяток-вливаний, т. е. продавать собственно себя, свои тексты, оплачивать штат сотрудников, типографию, бухгалтерию, контору, доставку и почту, и при этом не терпеть убытки, каждый экземпляр газеты должен в розничной продаже стоить от семи до двенадцати долларов. И ее уже, такую, не купит полмиллиона человек! Чтобы такую газету покупали, она должна содержать очень интересную информацию. То есть, печатать статьи без оглядки на того, кого они могут обидеть. Таких газет сегодня в мире нет. А копеечные газеты ничего, кроме копеечной информации и рекламы содержать не могут.

Крах журналистики наступил, по приблизительным данным, в тридцатых годах. И если газетная индустрия хотя бы начиналась по-другому, телевидение, в пятидесятых, начало со взяток от рекламодателей сразу. Здесь мне возразят, лукаво подмигивая — не везде. Вот, к примеру, в Советском Союзе рекламодатели взяток телевикам не давали — поскольку не было рекламодателей.

Это, конечно же, тоже ошибка. Рекламодатель в СССР был. С той разницей, что был он один, и газеты он содержал за свой счет, не заботясь о читаемости и прибылях. Все корпорации имеют так называемые ньюз-леттер, листок-периодику, выпускаемую в честь корпорации, в котором расхваливаются достижения корпорации и подаются новости, каким-то образом влияющие на корпорацию — всегда в лестном для корпорации ключе. Все это пишется суконным языком и, естественно, корпорация не заинтересована в том, чтобы листок приносил прибыль как издание. Вся советская пресса как раз и состояла из таких листков.

По совершеннейшему недоразумению, французская пресса тридцатых годов (и сегодняшняя тоже) брала взятки не только у корпораций, но и у правительства. По традиции, правительство Франции действует, как одна из наиболее могущественных корпораций.

В Германии в тридцатых годах пресса перешла под контроль главной корпорации — правительства.

Одновременно (в основном синематографом) создавался миф о бесстрашных репортерах, которые готовы идти в огонь и в воду в погоне за сенсацией. В это очень верили аж до недавнего времени. Сегодня миф изменил окраску. Считается, что репортеры все — просто сволочи и негодяи, им бы только кого-нибудь обругать и облить грязью.

Все это, естественно, не так.

Многие репортеры сегодня — профессионалы очень высокого класса, и работа таких профессионалов оплачивается очень хорошо. Каждая газета имеет одного-двух, по крайней мере.

Сенсационный материал газете может предоставить кто угодно. Для этого профессионализм не нужен. Сенсация оправдает любые дилетантские недочеты. Сенсацию не нужно долго искать — мир сенсациями полон.

Профессионализм репортеров состоит в их умении отобрать из потока незначительных и скучных событий какую-нибудь глупость и представить ее таким образом, чтобы все поверили (за двадцать пять центов, поскольку за семь долларов не поверят), что это сенсация — и при этом никого не обидеть.

Но это невозможно, скажете вы. За семь или двенадцать долларов газету никто не купит. Новости, которые стоят таких денег, не случаются каждый день.

Правильно. Поэтому ежедневные газеты — вообще абсурд. Еженедельного обозрения вполне достаточно — с элементарной экономической точки зрения, по всем законам частного предпринимательства. И оно, еженедельное, вполне может себя окупать. То же самое относится к телевидению, кстати говоря. Если бы телевидение перешло бы на хозрасчет, не было бы пятисот каналов, по которым нечего смотреть, и двадцатичетырехчасовой трансляции.

А если я проснулся в три часа ночи и желаю посмотреть что-нибудь по телику?

А у тебя видео-плейера нет, что ли?

А если случается какое-то событие посредине недели, как его осветить журналистам?

Очень просто. Это называется — экстренный выпуск. Почтенное, древнее понятие.

В общем, в тридцатых годах пресса не то, чтобы потеряла — продала за взятки свою независимость.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ВОЗДУШНЫЕ КОРАБЛИ

Переход через Атлантику интригует человечество со времен Колумба. Можно сколько угодно шляться и ездить по земле, плавать по морям, рекам и озерам, но в чисто психологическом смысле Атлантика — это то, для чего существует кораблестроение и воздухоплавание. Разделенная океаном цивилизация поддерживает внутреннюю связь.

Казалось бы — почему? Две периферийные империи в наше время разделяет лишь Берингов Пролив, не так ли — вот и связь?

Нет.

А потому что:

Центральная ось цивилизации — это все-таки Лондон-Париж-Берлин-Рим. Ну что? А то, что объекты на восток от Урала в цивилизацию не входят. Все эти искусственные русские форпосты расположены в основном там, где человеку вообще жить не положено. Туда редко приезжают на поселение по собственному желанию. Зауральским буфером — мерзлой Сибирью — цивилизация защищается от Востока. Исключение составляет город Владивосток, но, взглянув на карту, поражаешься, как его до сих пор удалось удержать. Любое ослабление военных мощностей в любой момент может привести к тому, что окружающие этот форпост восточные люди просто придут туда — без оружия — в достаточном количестве, чтобы цивилизованное население почувствовало себя неуютно и с тоской воззрилось бы в сторону — сказать Урала нельзя, поскольку по прямой из Владивостока к Уралу путь лежит через Китай.

Атлантика же — это наше, цивилизованное. Востоку там делать нечего, он туда и не суется особенно.

Моряки восемнадцатого века пришли бы в ужас, увидев, на чем на самом деле их вдохновитель Христофор Колумб переплыл Атлантику. Отчаянная рухлядь.

В начале девятнадцатого века начался расцвет клипперов — изящных, длинных, с высокими мачтами, краса и гордость тогдашнего американского флота. Клиппер очень сильно подвержен качке, но Атлантику преодолевал за две недели вместо колумбовых шести. На смену клипперу пришли гибриды — паровики с парусами.

На этом следовало остановиться и совершенствовать конструкцию. Три тысячи миль такой парусник- паровик преодолевал за вполне приличные пять-шесть дней. Но, как и в случае со шмен-де-фер, сказалось увлечение человечества большими скоростями, и связь между Европой и Америкой постепенно превратилась в аттракцион. Деревянные палубы заменили железом. Уголь был дешев. Переход сократился с шести дней до четырех. Ни в духовном, ни в практическом смысле это не принесло никому никакой пользы. На этом не остановились — нужно было «победить» природу. В 1911-м году в ливерпульском порту ждал сигнала к отправлению «непотопляемый» лайнер. Лайнер, который не мог утонуть. Вообще. А ведь совсем недавно, семьдесят лет назад, опера Рихарда Вагнера «Летучий Голландец» предупредила человечество о вреде чрезмерной заносчивости. Капитан корабля в этой опере бросил вызов одновременно Богу и дьяволу. Мол, настолько я умел и сметлив, а посудина моя настолько хороша да устойчива, что ничего мне не