конторе за очень скучными бумагами.
По популярной теории, негритянское население искусственно содержится в псевдо-нищете — из-за вездесущего расизма.
Это не совсем правда. Как и расизм.
О расизме сегодня говорят очень много — о белом расизме по отношению к черным на всех уровнях, и о черном расизме — по отношению к белым. Действительно, расовые отношения в Америке в настоящий момент напряжены. И черные, и белые твердят об этом, пишут книги, предлагают решения проблемы. Обвинять можно многих, но упускается одна пикантная деталь.
Дело в том, что в начале восьмидесятых годов никакого расизма в больших городах Америки не было.
То есть, был конечно — бытовой, неискоренимый, сопутствующий цивилизации всю историю. Но с таким видом расизма можно мириться. Массы не любят тех, кого раз и навсегда определили для себя, как чужих — ирландцы не любят англичан, англичане ирландцев, украинцы русских, русские евреев, евреи немцев, и так далее. Все не любят всех.
Но такого сурового напряжения между именно расами, какое наличествует сегодня, в восьмидесятых — не было.
Я прекрасно помню концерт черного комика Эдди Мерфи году эдак в 1984-м или 1985-м. Этот комик популярен и сегодня, снялся в массе фильмов, живет очень хорошо. То, что он говорил на том концерте, сегодня он сказать бы не смог — потерял бы все из-за «народного» возмущения.
— Меня всегда интересовал расизм, — говорил Мерфи с роскошной сцены роскошного концертного зала, заполненного пополам-напополам белыми и черными зрителями. — Но я никогда с ним не сталкивался. И я решил, что это только в моем родном штате так, а вся остальная Америка — расистская. И я решил найти и выявить расизм. Испытать его на себе. И для этого купил билет на самолет в Техас. Уж в Техасе-то должен быть расизм. Прилетел. Вышел в терминал, поставил чемодан на пол. Ко мне подошел белый носильщик — а я уже весь напряжен. Он мне говорит — это ваш чемодан? Ну, я ему напряженно так отвечаю — а что, по-вашему негр не может состоять владельцем чемодана? Он как-то странно на меня посмотрел, повернулся, и пошел, бормоча «Что-то с этим парнем не так, чокнутый какой-то».
Совершенно невозможно сегодня такое выступление. Совершенно! Равно как и прогулки одинокого белого пешехода по некоторым черным районам даже днем. О ночи и говорить не приходится.
Кому-то очень не нравилось такое положение дел. В конце восьмидесятых средства массовой информации снова дружно, очень громко заговорили о расизме — и он снова пришел в бытовую жизнь — в основном черный расизм по отношению к белым, о котором пресса предпочитает помалкивать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ЦЕНЗУРА, ЦЕРКОВЬ И ХРАМ АТЕИЗМА
Восьмидесятые годы стали в Америке, да и в мире, переходным периодом — трудно сказать к чему. Бывший голливудский актер получил новую роль — консервативного Президента США. Вице-президент, Джордж Буш, делового благообразного вида блондин в очках, выполнял многие президентские обязанности. Официальная идеология утверждала, что снижение налогов на большие доходы ведет к увеличению этих доходов, а богатые, когда у них появляется излишек, делятся этим излишком со всеми остальными — дают этим остальным заработать. Нехитрая эта философия вскоре привела к чудовищному бюджетному дефициту.
Администрация Рональда Рейгана решила также восстановить утраченный во Вьетнаме престиж вооруженных сил страны и увеличила военный бюджет. Старые самолеты и линкоры списали в утиль и стали строить новые. Тут же возникло несколько скандалов — правительственные деньги, как это всегда бывает, начали прилипать к рукам частных лиц. Пресса задавала вопрос — почему пепельница для армии стоит четыреста долларов? Оказалось — это специальная разработка. Такими пепельницами снабжали флот. По идее, при аварии на подводной лодке, пепельница, падая, раскалывалась на три части с тупыми краями — чтобы не порезаться. О том, что пепельницы можно делать из пластмассы, никто почему-то не подумал.
То, что СПИД обнаружили именно в это время — символично. «Сексуальная революция» тут же сошла на нет. И одновременно по всему миру началось явное, неприкрытое закручивание гаек.
Ужесточилась цензура.
Если в газете появлялась карикатура, изображающая стремительно растущую преступность в городе, преступник всегда изображался белым, хотя белый уличный грабитель в большом американском городе в восьмидесятых годах был явлением чрезвычайно редким.
Особенно усиленно баловались цензурой издания с диссидентской репутацией. Они всегда обвиняли правительство в дискриминации негров и меньшинств.
В этой связи выход в свет романа Тома Вулфа «Костер Тщеславия» выглядел странно.
Писатели, мыслители, газетчики, философы всегда разделены на две неравные группы — те, кого стоит воспринимать всерьез, и все остальные. Те, которых стоит воспринимать всерьез, отличаются особым, всегда индивидуальным способом мышления — то бишь, они не склонны цитировать расхожие фразы и пользоваться мыслительными заготовками, которые машина пропаганды услужливо предлагает массовому потребителю. Такие писатели в восьмидесятых годах были. Большинство их, правда, принадлежало к плеяде пятидесятых-шестидесятых годов. Но все же — они были. Известны их имена и названия их произведений. Что странно — все они, без исключений, являлись безусловными прихожанами храма атеизма. И Воннегут, и Видаль.
Том Вулф начал карьеру в качестве журналиста еще в шестидесятых, постепенно приучая читателей и, что важнее, редакторов, к своему стилю — фельетонно-саркастическому, описывая реальные события, называя имена, специализируясь на жизни в трущобах, но преподнося все это в форме, сильно напоминающей литературный рассказ с большим количеством авторского текста.
Цель любого редактора — поддерживать или увеличивать популярность своего издания, избегая неприятностей — демонстраций протеста, судебных исков, и так далее. Принеси Вулф редактору эссе в своем обычном ключе в самом начале карьеры — и с ним бы не стали разговаривать. Теперь же, после тридцати лет скандальных репортажей, к нему привыкли. Писателям и журналистам за выслугу лет дают особый негласный статус — их рукописи отправляются в набор, не проходя цензурирования. Это означает, что писатель примелькался, известен публике, а бунтов и революций нет, стало быть — опасен он быть не может. Что бы не написали сегодня Воннегут или Солженицын, редактор может быть уверен, что никаких исков в связи с публикацией этих авторов не будет.
Получив такой статус Вулф, расхаживавший по Нью-Йорку в соломенной шляпе и с тростью, подчеркивая свое южно-аристократическое происхождение, написал роман, в котором досталось всем — меньшинствам, большинству, неграм, евреям, феминисткам, англосаксам, богатым, бедным, политикам, полицейским — словом, всем. Роман состоял из непрерывной цепочки трагикомических жанровых сцен, объединенных единым сюжетом. Если бы такой роман подписан был не Томом Вулфом, он совершенно точно не был бы напечатан, а если бы был, то вызвал бы грандиозный скандал. А так — скандала не было. Шума не было. Ничего не было. Через несколько лет по роману сняли уже совершенно скандальный фильм, напичкав его до отказа голливудскими звездами — и фильм прошел незамеченным.
Но и сам Том Вулф не высказывается, или не решается высказываться открыто, в поддержку церкви.
Сама же церковь, прекрасно осведомленная о возможностях литературы, как трибуны, телевидения, как трибуны, кинематографии, как трибуны, предпочитает непостижимым образом на записываться в меценаты. Существует, правда, целая индустрия «христианской» литературы — это серии примитивных по духу и по сюжеты соцреалистических фальшивок. Фильмы с христианской тематикой заведомо и намеренно глупы и уровнем своим соответствуют агиткам для бойскаутов.
В то же время антирелигиозные книги приветствуются Нобелевским Комитетом и Пулицеровской Премией, рекламируются широко и агрессивно. Перечень «культовых» книг… (На самом деле, культовая книга становится таковой
