Вблизи глаза эти уже не пугают. Они сделаны из неизвестного камня зеленого цвета, более темного, чем зелень морской волны; весь прозрачный камень пронизан золотыми жилками. Глаза эти прикреплены к орбитам, и я чувствую, трогая их руками, что они движутся.
Открой свои?.. В документе ничего не сказано зря. О какой же трагической неожиданности предупреждает он в этом случае?..
Невидимые во мраке блуждающие души угасшей расы ― быть может, вы здесь и готовы наказать за святотатство того, кто похитит тайну ваших богов?
Эдидея!.. Милое, любимое много дитя, если мне суждено умереть от моей дерзости, то пусть по крайней мере умру я в твоих руках!..
И я бешено надавил на стеклянные глаза и почувствовал, что они уходят вглубь под давлением моих пальцев, точно живые.
Проклятие!..
Остолбенев от волнения, с бьющимся сердцем, без единой мысли в голове стоял я, изумленный тем, что остался в живых. Я понял теперь, против какой опасности предостерегала меня «говорящая доска».
Едва я нажал па зеленые камни, как высокая статуя повернулась на своей оси, описав в углублении скалы резкий полукруг. Я вдруг увидел, как на высоте моей головы приближается ко мне стена, чтобы размозжить мою голову. Какой внезапный рефлекс заставил меня соскользнуть обратно на колени статуи?.. В двух дюймах от моих глаз проплыла стена, которая сделала бы из моей головы кровавый ком, если бы я остался наверху, около головы статуи.
Среди почти полной темноты я понемногу пришел в себя. Статуя, повернувшись, снова плотно замкнула собою проход. Ощупью стал я искать электрический факел, который уронил во время этой тревоги. Толстая чечевица предохранила лампочку, и свет засиял снова. Если бы она разбилась, что стал бы я делать в этом мраке?..
Но напрасно освещаю я лучами факела все вокруг; нет преграды, от которой они отразились бы, и они как будто тонут в этом океане мрака. Я дышу теплым и сухим воздухом. В нем как бы холодное дыхание ароматов, как бы смутный запах покинутого храма. Мало-помалу глаза мои привыкают, и я вижу, как во мраке зажигаются направо, налево, вверху, внизу, очень далеко от меня ― тусклые отблески, тающие среди мрака, не потому, что исчезают производящие их тела, а потому, что большое расстояние, по-видимому, поглощает свет.
Каменный пол ― в шести футах подо мною. Я спрыгиваю. Пол вымощен такими же асимметрическими черными плитами, как и в той пещере; свет отражается от них, как от черного матового мрамора.
Я медленно двигаюсь, освещая каждый шаг, готовый ко всякой неожиданности: Кириру заставил меня быть осторожным. Насколько я могу судить по отдаленному эху своих шагов, которое точно падает сверху, я должен находиться в огромном склепе. Медные отблески усиливаются по мере моего приближения, светятся справа и слева на высоте моей головы, пока я прохожу мимо, и погасают за мною.
Я иду между их параллельными рядами, желая достигнуть глубины огромной пещеры, прежде чем заняться исследованием их. Но вот круг света моего факела мягко ложится на какую-то преграду.
По мере того как я приближаюсь, лучистый круг уменьшается и преграда освещается яснее.
Это ― широкий плоский мавзолей, бока которого скрыты вырезанными иероглифами, явно похожими на те, которые дешифрировал Кодр. Величественная масса этого прямоугольного мавзолея далеко превосходит обычные размеры. На вершине его, очень высоко, как будто бы лежит, насколько я могу судить, гигантская статуя человеческой формы. Посредине ее лица, среда разных иероглифов, вырезан пылающий диск, представляющий собою Инти.
Но тут кровь моя быстро заструилась по жилам, и я увидел, что в этом огромном подземном некрополе все стены, цоколь и сама статуя были сделаны из золота!..
Старый Кодр сказал правду: сокровище Рапа-Нюи находится пред моими восхищенными глазами!
Я провожу светом факела по стенам.
Снизу и до самого верха, насколько я могу видеть, все они усеяны узкими нишами, расположенными рядами. В каждой нише стоит золотая статуя, и под каждой статуей начертан иероглиф. Все эти статуи ― воспроизведения черных каменных колоссов, которыми переполнен остров. Те же вдавленные дуги бровей, те же овальные глаза, те же тиары на головах; и, однако, ни одно из этих тонких лиц не похоже на лицо соседней статуи.
О! Вернуться на белый свет и привести сюда четырех моих товарищей!.. Я думаю о неисчислимом богатстве, которое теперь у нас в руках; я думаю о непостижимых горизонтах, которые оно перед нами открывает, о страшной решающей власти, которою оно нас облекает...
Но внезапная мысль рождается среди всех этих мечтаний: Эдидея?..
...Глухой удар обрушивается на мой затылок... сверкающий свет моего факела тухнет... в глазах искры... крик... женский крик, одно непонятное мне слово... потом бурный фиолетовый вихрь, в котором мозг мой кружится... кружится... кружится...
Глава VI.
Из глубины воззвах
― Съешь еще этот прекрасный плод.
― Мне больше не хочется есть, Эдидея.
― Выпей немного этого перебродившего сока сахарного тростника. Он развеселит тебя.
― Мне больше не хочется пить.
― Хочешь, мы пойдем вместе с тобою посмотреть на ящики с цветными камнями?
― Я их уже видел.
― Хочешь, мы снова посетим Золотую Пропасть?
― Я знаю малейшие ее расщелины.
― Хочешь ли, я спою тебе под звуки моего эльзебиля легенду о лиане Сабеа?
― Ты уже пела мне ее сегодня ночью, Эдидея.
Подруга моя встает.
― Подожди, ― говорит она.
Она направляется к корзине, в которой мы каждый день находим сахарный тростник, съедобные клубни и плоды, составляющие нашу пищу.
― Посмотри!.. ― торжествующе говорит она мне. ― Я попросила достать его для тебя.
И, соединив маленькие ручки в пригоршню, она подносит мне в ней... цветок.
Широкий и глубокий венчик его будто выточен из слоновой кости, с бахромкою розового коралла; прямо стоящие на своих ножках редкие тычинки заканчиваются черными спорами, а раздвоенный пестик кажется языком цветка. Он издает глубокий аромат. Цветок!.. В этом аду из скал, металла и вулканического стекла тонкие лепестки твои являются как бы жестоким напоминанием, что существует солнце, свет, равнина; вчера еще ветерок покачивал твою чашечку и свободные насекомые сосали сок твоей пыльцы. Цветок!..
― Это цветок лианы Сабеа, легенду о которой я тебе рассказывала; он расцветает в сумерках и закрывается с утренней зарей. Здесь, у нас, он будет жить, потому что здесь всегда ночь. Он нравится тебе?
― Цветы умирают в тюрьме, Эдидея. Ты стала бледной, мой маленький цветочек. С тех пор как солнце не светит больше на твои прекрасные глаза.
Нежное взволнованное лицо становится обескураженным.
