и манила меня, но и без этого меня, несомненно, влекло бы к ней. Мне хотелось узнать ее поближе, заслужить ее уважение, сделать для нее что-нибудь, что заставило бы ее ласково посмотреть на меня. Короче говоря, я, подобно всем молодым людям, направлялся ощупью к дружбе и участию, которые служат предвестникам любви и страсти.
Мы проходили ветряную полосу и ветер дул с такой силой, что летевшие навстречу ему чайки с трудом махали крыльями. Стаи морских волков, набегая, покрывались пеной. Палубы были безлюдны. Почти все кутилы были больны и лежали как трупы, так что на корабль казалось спустилась субботняя тишина. В тот день я не видал старика и, спустившись в каюту, нашел его совершенно больным. Высохшая рука лежала на лбу, а из запекшихся губ вылетали легкие стоны.
«Бедный старик, ― подумал я. ― Не могу ли я чем-нибудь помочь ему». Пока я размышлял, раздался робкий стук в дверь. Я открыл. За дверью стояла девушка, Берна. Она казалась очень встревоженной, и в ее серых глазах стоял немой вопрос.
― Мне кажется, он немного нездоров сегодня, ― сказал я ласково.
― Благодарю вас!..
Жалость, нежность и любовь боролись на ее лице, когда она проскользнула мимо, слегка коснувшись меня. С ласковыми словами она опустилась около него на колени. Ее маленькая белая ручка легла на его худую морщинистую руку. Старик с благодарностью повернулся к ней, словно оживленный гальваническим током.
― Может быть, он хочет кофе? ― сказал я. ― Я думаю, что смогу достать ему.
Она с благодарностью взглянула на меня своими прелестными грустными глазами. «Если бы вы были так добры», ― ответила она. Когда я вернулся с чашкой кофе, старик полулежал, обложенный подушками. Она взяла у меня кофе и поднесла к его губам, но после нескольких глотков он отвернулся с тоской. «Боюсь, что ему не хочется», ― сказал я.
― Да, кажется он не будет пить.
Она была похожа на заботливую сиделку, склонившуюся над больным. Она задумалась на минутку. «О, если бы я могла достать немного фруктов». Только тогда я вспомнил о ящике с виноградом. Я купил его как раз накануне отъезда, думая сделать приятный сюрприз моим товарищам. Это было очевидно вдохновение свыше и теперь я с торжеством вытащил крупные тяжелые глянцевитые ягоды, зарытые в душистые кедровые опилки. Я отряхнул большую гроздь и мы снова попробовали кормить старика. Казалось, что мы нашли как раз то, что ему было нужно, ибо он ел с жадностью. Она наблюдала за ним с возрастающим облегчением и когда он, кончив есть, спокойно улегся, обернулась ко мне.
― Не знаю, как мне отблагодарить вас за вашу любезность, сэр.
― Очень просто, ― ответил я поспешно. ― Если вы сами согласитесь попробовать виноград, я буду вознагражден сверх меры.
Она бросила на меня неуверенный взгляд, затем глаза ее внезапно засияли радостным, ярким светом, от которого она вся показалась мне лучезарной. Казалось, будто полдюжины лет свалилось с ее плеч, открывая сердце, способное на бесконечную радость и счастье.
― Если и вы будете кушать, ― сказала она просто.
За неимением стульев мы присели, скорчившись, на узком полу каюты под благожелательным взором старика. Фрукты напомнили нам о солнечных виноградниках и беззаботных утехах юга. Для меня все это было полно неизъяснимой прелести. Она ела очаровательно, и, пока мы разговаривали, я всматривался в ее лицо, как бы желая запечатлеть его навеки в своей памяти. Особенно понравился мне задумчивый овал ее лица и прелестно выточенный подбородок. У нее были ясные искренние глаза и длинные ресницы. Уши ее напоминали раковины, у нее были шелковистые волнистые темные волосы. Все это я подробно приметил и решил, что она более чем прекрасна ― настоящая красавица. Я испытывал необыкновенную гордость, как человек, нашедший драгоценный камень в грязи.
Эта девушка была своеобразна, таинственна и очаровательна, а потому неудивительно, что я находил особенную прелесть в ее обществе. Я показал себя настоящим артезианским колодцем красноречия и свободно беседовал с ней о корабле, о наших попутчиках-пассажирах и возможности удачи. Я нашел в ней необыкновенно чуткую собеседницу. Казалось, что ум ее проворно опережал мой и она угадывала мои слова прежде, чем я успевал произнести их. Однако она не обмолвилась звуком о себе. Оставив их вдвоем, я почувствовал, что полон тревожных вопросов.
На следующий день старик все еще оставался в постели и девушка снова пришла навестить его. На этот раз я заметил, что застенчивость в ее обращении почти исчезла и на месте ее появилось робкое дружелюбие. Еще раз ящик с виноградом сыграл роль посредника между нами. Я снова нашел в ней сдержанную, но полную внимания слушательницу и, разоткровенничавшись, рассказал ей о себе самом, о своем доме и о близких. Я боялся, что моя болтовня надоест ей, но она слушала с широко открытыми глазами, время от времени сочувственно кивая головой. Тем не менее она опять не проронила словечка о своих собственных делах, так что, когда я снова оставил их, то почувствовал себя больше, чем когда-либо, в потемках.
На третий день я нашел старика на ногах, уже одетым. Берна была с ним. Она выглядела радостней и счастливей обыкновенного и приветствовала меня улыбающимся лицом. Немного спустя она обратилась ко мне:
― Мой дедушка играет на скрипке. Вы не будете иметь ничего против, если он сыграет несколько наших старинных народных песен. Это подкрепит его.
― Нет, пожалуйста, я бы охотно послушал.
Тогда она достала старую скрипку, и старик, любовно прижав ее к себе, мягко заиграл чарующую венгерскую песню; звуки навеяли на меня мысли о романтике, любви и ненависти, страсти и отчаяния. Он играл вещь за вещью, как бы изливая всю грусть и сердечное томление угнетенного народа, пока сердце мое не сжалось от сочувствия.
Странная музыка трепетала страстной нежностью и безнадежностью. Незаметно бледные сумерки вползали в маленькую каюту. Суровое прекрасное лицо старика дышало вдохновением. Девушка сидела неподвижная и бледная, сложив руки. Вдруг я заметил отблеск на ее щеке. То струились тихие слезы. Прощаясь с ней в этот вечер, я сказал: «Берна, эта наша последняя ночь на пароходе». ― «Да». ― «Завтра наши пути разойдутся, быть может, навсегда. Не придете ли вы сегодня ночью на минутку на палубу. Мне нужно поговорить с вами». ― «Поговорить со мной?» Она казалась удивленной и недоумевающей. Она заколебалась. ― «Пожалуйста, Берна, это единственный случай». ― «Хорошо», ― ответила она тихим голосом. Потом с любопытством взглянула на меня.
Глава IV
Она пришла на свидание прелестная и белая, как лилия. Она была легко одета и дрожала так, что я закутал ее в свое пальто. Мы пробрались на самый нос парохода, перешагнув через огромный якорь, и приютились в его углублении, чтобы укрыться от холодного ветра. Мы прорезали глянцевитую воду. Вокруг нас теснились угрюмые громады, то тут, то там мерцавшие зеленоватым ужасом льдин. Над головой в пустынном небе молодой месяц баюкал в своих объятиях старую луну.
«Берна?» ― «Да!» ― «Вы несчастливы, Берна, вы в большой тревоге, маленькая девочка. Я не знаю зачем вы направляетесь в эту забытую богом страну и почему вы с этими людьми. Я не хочу знать. Скажите мне только, не могу ли я сделать что-нибудь для вас, как-нибудь доказать вам, что я вам верный друг». Мой голос выдавал волнение. Я чувствовал около себя, как трепетала ее стройная фигурка в струившемся серебре зарождающегося месяца. Я видел ее лицо, бледное и томно нежное. Я ласково взял ее руку в свою. Она заговорила не сразу. Она долго сидела молча, как бы пораженная чем-то, как бы прислушиваясь к внутренней борьбе. Наконец, очень ласково, очень спокойно, очень нежно, взвешивая каждое слово, она заговорила:
― Нет, вы ничего не можете сделать. Вы были слишком добры все время. Вы единственный на пароходе, который был добр ко мне. Многие смотрели на меня. Вы ведь знаете, как мужчины смотрят на
