видом.
Мы удвоили энергию и снова взялись за тяжелый беспрерывный круг работ. Однако теперь разница была большая. Каждое ведро грязи увеличивало количество денег в наших карманах, каждый удар мотыги означал лишний доллар.
Не то, чтобы это все было так же обильно, как первая пригоршня, которую мы извлекли. Это были колеблющиеся, приводящие в тупик россыпи. Один день превосходил богатством наши мечты, а другой оказывался слишком беден, чтобы оправдать нашу работу. Мы колебались на маятнике надежды и отчаяния. Быть может, это-то и придавало нам еще больше возбуждения, подстрекая нас со сверхъестественной силой. Мы беспрерывно проклинали примитивный метод добывания золота, при котором каждое ведро грязи доставалось ценой бесконечного труда.
С каждым днем обе наши кучи увеличивались, ибо мы нашли уже россыпи и в другой шахте, а вместе с ними вырастали и наши уверенность и возбуждение.
Когда я оглядываюсь назад, мне все кажется, что в этих сумеречных днях таились какие-то чары, что-то непостижимое, какая-то нереальность, смутность, как в страшном лихорадочном сне. За три месяца я не видел в зеркале своего лица. Не то, чтобы мне хотелось этого, но я упомянул об этом в доказательство, как мало мы думали о самих себе.
Точно также у меня никогда не было минуты времени, чтобы разглядеть в зеркале сознания свое внутреннее я. Кончился умственный анализ, долгие часы самосозерцания, разговоры tete a tete с душой Временами мне казалось, что я утратил свое тождество. Я был рабом гения золота, освобождающим его из темницы замерзших недр земли. Я был автоматом, вертящим ручку в морозной тишине долгой, долгой ночи. Это была жизнь принудительно внешняя и теперь, когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что я никогда не переживал ее. Я как будто гляжу в длинную трубу и вижу маленькую машину-человека, носящего мой внешний облик, терпеливо, устало, упорно вертящего ручку ворота в ясном пронизывающем холоде тех мрачных безмолвных дней.
Я сказал «носящего мой внешний облик», и, однако, я иногда задумываюсь даже над тем, похоже ли хоть немного на меня это грубо обросшее бородой существо в тяжелой шерстяной одежде? Я носил толстые свитеры, непромокаемые панталоны, грубые немецкие чулки и мокасины. От частого отмораживания мои щеки покрылись язвами. Я был отчаянно худ, и глаза мои приобрели дикое выражение, благодаря расширенным от долгой темноты зрачками. Да, морально и физически я был так же мало самим собой, как каторжник, влачащий свое существование в гнусных условиях темницы.
Дни удлинялись чудесным образом. Мы отметили это с притуплённой радостью. Это означало ― больше света, больше времени, больше песка в насыпях. Вскоре от десяти часов работы мы перешли к двенадцати, четырнадцати и, наконец, шестнадцати и напряжение это истощало нас, превращая нас в кожу и кости.
Мы все чувствовали себя несчастными, переутомленными, истощенными, и Блудный Сын только выразил общую нужду, заметив однажды:
― Кажется, мне придется уйти на пару дней. Мои зубы держатся на ниточке, и я собираюсь в город, чтобы зайти к дантисту.
― Дайте-ка мне взглянуть на них, ― сказал Полукровка. Он посмотрел. Десны распухли и имели нездоровый вид.
― Это цинга, дружище. Еще немного и вы начнете выплевывать зубы, как апельсиновые корочки; ваши ноги почернеют и, когда вы сотрете себе палец до кости, дыра не заживет. Вы сгниете, потом омертвеете и умрете. Но это самая легкая болезнь для лечения. Ничто гак не поддается уходу.
Он приготовил большое количество настоев из зеленых шишек канадской сосны, который мы все начали принимать, и через несколько дней Блудный Сын снова был в состоянии работать.
Стояла половина марта, когда мы закончили разработку участка. Мы славно потрудились; результаты были, может быть, и не совсем так хороши, как мы надеялись, но все же блестящи. Никогда люди не работали усердней, никогда так не боролись за успех. Перед нами были две насыпи ― пирамиды пропитанной золотом грязи, о ценности которых мы могли только догадываться. Мы вырвали наши сокровища из когтей вечного холода. Теперь оставалось только, ― о, сладость этой мысли, ― собрать жатву наших трудов.
Глава XIX
― Вода пошла, ребята, ― сказал Полукровка. ― Еще несколько дней, и мы сможем начать промывку.
Эта новость озарила нас потоком солнечного света. Мы уже несколько дней устанавливали запруды и приводили все в готовность. Солнце сильно ударяло в снег, который почти у нас на глазах, казалось, отступал перед нами. Ослепительная белая поверхность делалась рыхлой и пористой, а вокруг древесных стволов появлялись неровные ямы. То тут, то там пробивалась обнаженная коричневая земля. Горные ручейки делались полноводней с каждым днем.
Мы работали у устья ручья, по которому весной стекал обильный маленький поток. Мы перехватили его несколько выше и отвели часть воды вдоль нашей линии запруд. Они тянулись между насыпями так, что нам было легко сбрасывать песок с двух сторон. Это было чрезвычайно удобно.
Наконец после теплого солнечного дня мы увидели свежую струю, спускавшуюся между запрудами, прыгавшую и плясавшую в утреннем свете. Я помню, как бросил в нее первую лопату грязи и с радостью увидел, что светлая река изменила цвет, когда наш друг вода начала свою волшебную работу. Четыре дня мы сбрасывали песок, а на пятый сделали выемку.
― Я думаю, что уже время, ― сказал Джим, ― иначе зарубки будут совершенно забиты.
И действительно, когда мы спустили воду, некоторые из них были полны желтым металлом, мокрым и блестящим, ярко горевшим в утреннем свете.
― Тут десять тысяч долларов, как одна унция, ― сказал человек, поставленный от компании, и взвешивание показало, что он был прав. Таким образом золото было упаковано в два длинных мешка из оленьей кожи и отправлено в город для помещения в банк.
День за днем мы заполняли запруды и два раза в неделю делали выемку. Прошла половина мая, а через запруды была пропущена только треть нашего песка. Мы ужасно боялись, что нам не хватит воды, и потому работали усерднее обыкновенного. Действительно, трудно было решить, когда кончать работу. Ночи теперь ― никогда не темнели, дневной свет длился более двадцати часов.
Солнце описывало эллипс, восходя немного к востоку от севера и садясь несколько к западу от него. Мы копали до тех пор, пока чувствовали себя не в силах сбросить еще одну унцию от усталости. Тогда мы сваливались, не снимая одежды, и засыпали, как только прикасались к подушке.
― У нас уже восемьдесят тысяч на счету в банке, а только треть насыпей промыта. Ура, ребята! ― сказал Блудный Сын.
Около часу утра начинали петь птицы, и вечерняя заря не успевала еще побледнеть на небе, как восход уже оживлял его к новой жизни.
Однажды в полдень я работал на насыпи, стараясь сбросить столько песка, сколько только можно успеть до ужина, как вдруг, подняв глаза, увидел Локасто, приветствовавшего меня. Со времени нашего последнего разговора в городе я не встречал его, и это неожиданное появление почему-то произвело на меня неприятное впечатление. Однако он подошел ко мне с очень сердечным видом и протянул свою большую руку. Я не имел желания ссориться с ним и потому подал ему свою.
Он был верхом. Его большое красивое лицо казалось бронзовым, черные глаза были ясны и блестящи, белые зубы сверкали, как клыки мамонта. Он, несомненно, представлял собой великолепный образчик мужчины-повелителя, и, наперекор самому себе, я невольно залюбовался им. Его приветствие звучало тепло, почти обворожительно.
― Я как раз объезжал некоторые из своих участков на ручьях, ― сказал он, ― и услышал, что вы, ребята, сделали славное открытие. Поэтому я решил заехать и поздравить вас. Правда ли,
