– А если Соединенные Штаты вторгнутся в Мексику?
Поднялась настоящая буря.
– Мы храбрее американцев. Проклятые гринго дальше Хуареса не продвинутся… Мы им покажем!.. Мы их сразу прогоним обратно, а на другой день сожжем их столицу!..
– Да, – сказал Фернандо, – у вас больше денег и больше солдат. У нас встанет весь народ. Нам не нужна армия. Народ будет сражаться за свои семьи, за своих жен.
– А вы за что сражаетесь? – спросил я.
Хуан Санчес, знаменосец, удивленно посмотрел на меня:
– Да ведь сражаться хорошо. Не надо работать в рудниках…
– Мы сражаемся за то, чтобы Франсиско Мадеро опять был президентом, – сказал Мануэль Паредес.
Это необычайное требование значится в программе революции. И повсюду солдат-конституционалистов называют «мадеристами».
– Я знал его, – продолжал Мануэль. – Всегда он был такой веселый, всегда смеялся.
– Да, – начал другой, – бывало, когда кто-нибудь провинится и его хотели убить или посадить в тюрьму, Маlеро говорил: «Подождите, дайте мне с ним поговорить. Я думаю, он исправится».
– Он любил bailes,[34] – сказал индеец. – Не раз я видел, как он плясал всю ночь напролет, и еще день, и еще ночь. Он приезжал в большие асиенды и произносил речи. Когда он начинал речь, пеоны с ненавистью смотрели на него, когда кончал – все плакали…
– Мы боремся за Libertad,[35] – сказал Исидро Амайо.
– А что вы подразумеваете под словом «Libertad»?
– Когда я смогу делать то, что хочу, вот это и будет Libertad.
– Но, быть может, это будет во вред другим людям?
На это Исидро ответил мне великолепным изречением Бенито Хуареса:
– Мир – это уважение к правам других!
Этого я не ожидал. Меня поразило такое определение свободы в устах этого босоногого mestizo.[36] Я должен признать, что оно – единственно правильное, –
Однако во имя беспристрастности я должен привести здесь замечание Хуана Санчеса.
– А что, в Соединенных Штатах сейчас нет никакой войны? – спросил он.
– Нет, – сказал я, покривив душой.
– Никакой, никакой войны? – Он на минуту задумался. – Как же вы в таком случае проводите время?…
Как раз в эту минуту в кустах показался койот, и весь эскадрон с гиканьем бросился вслед за ним. Всадники с веселыми возгласами рассыпались по пустыне, заходящее солнце играло на их шпорах и патронных лентах, позади них развевались пестрые серапе. А впереди спаленная равнина уходила в небо, и в жарком мареве далекая гряда сиреневых гор танцевала, словно вставший па дыбы конь. Здесь, если предание не лжет, проходили закованные в железо испанцы в поисках золота – вспышка пурпура и серебра, и с тех пор пустыня стала тусклой и холодной. Поднявшись па возвышенность, мы увидели асиенду Ла- Мимбрера – лепившиеся по склону холма домики, окруженные крепкой стеной, способной выдержать осаду, и великолепный Каса-Гранде на самой его вершине.
Перед Каса-Гранде, который в предыдущем году был разграблен и сожжен Че Че Кампа, генералом армии Ороско, стояла наша карета. Десяток companeros, разложив огромный костер, уже резали овцу. Багровые отблески ложились на их лица, на овцу, которая, блея, билась у них в руках, а стекавшие на землю струи крови, попадая в полосы огненного света, казалось, начинали светиться изнутри.
Я обедал с офицерами в доме управляющего дона Хесуса – более совершенного образца мужественной красоты мне еще не приходилось видеть. Он был выше шести футов ростом, стройный, с молочной кожей – самый чистый, самый благородный испанский тип. В одном конце его столовой висело полотенце, на котором красным, белым и зеленым было вышито: «Да здравствует Мексика!», а в противоположном конце – другое с надписью: «Да здравствует Иисус».
Когда после обеда я остановился у костра, раздумывая, где бы устроиться на ночь, кто-то тронул меня за локоть. Это был капитан Фернандо.
– Хотите спать с companeros?
Мы пересекли огромный квадратный двор, озаренный слепящим блеском звезд пустыни, и подошли к каменному складу, стоявшему в стороне от других зданий. Внутри горело несколько свечей, освещая составленные в углах винтовки и седла, сваленные на пол, на которых покоились головы завернувшихся в одеяла companeros. Двое-трое из лежавших еще не спали и разговаривали, дымя папиросами.
Сперва они меня не заметили, потом один из игроков в карты сказал:
– Глядите, мистер пришел!
Все засуетились и разбудили остальных.
– Правильно!.. Нужно спать с народом… Ложись здесь, amigo[37]
– Спокойной ночи, companero! – закричало мне несколько человек. – До утра!
В скором времени кто-то закрыл дверь. Стало тяжело дышать. От табачного дыма воздух стал невыносимо спертым. В те редкие перерывы, когда затихал храп, пение, не прекращавшееся до самой зари, звучало особенно громко. В одеялах companeros, видимо, ютились блохи…
Но я, лежа на цементном полу, чувствовал себя очень счастливым, и спал я крепче, чем во все предыдущие ночи, проведенные в Мексике.
На рассвете мы были уже в седлах и мчались во весь опор вверх по обрывистому склону холма, чтобы согреться. Было ужасно холодно. Кавалеристы по самые глаза закутались в серапе, а огромные сомбреро довершали их сходство с ярко расцвеченными грибами. Первые идущие параллельно земле лучи солнца обжигали мне лицо и наделяли серапе совсем уже ослепительными красками. Серапе Исидро Амайо вспыхивало ярко-синими и желтыми спиралями; у Хуана Санчеса – пылало кирпичным оттенком, у капитана Фернандо – переливалось зеленым и вишневым цветом. Рядом сверкали лиловые и черные зигзаги.
Оглянувшись назад, мы увидели, что наша карета остановилась и Патричио усиленно машет нам руками. Два мула, совсем загнанные за последние два дня, отказывались идти дальше. Их плечи были стерты в кровь постромками. Эскадрон рассыпался во все стороны в поисках мулов. Вскоре кавалеристы вернулись, гоня перед собою двух красавцев, никогда еще не ходивших в упряжке. Как только мулы почуяли карету, они сделали отчаянную попытку вырваться на свободу. И тут все кавалеристы вспомнили прошлое и мгновенно превратились в вакеро. Это была чудесная картина: кольцами, словно змеи, замелькали в воздухе лассо, маленькие лошади крепко упирались в землю всеми четырьмя ногами, чтобы удержать несущегося во всю прыть мула. Но это были не мулы, а черти. Раз за разом они обрывали волосяные веревки и даже бросили двух всадников на землю вместе с конями. На выручку поспешил Пабло. Вскочив на лошадь Сабаса, он вонзил ей шпоры в бока и погнался за мулом. В три минуты он набросил ему лассо на ногу, повалил на землю и крепко связал. Затем он с такой же быстротой расправился и с другими. Недаром Пабло в двадцать шесть лет был уже лейтенант-полковником. Он не только умел сражаться лучше других, но и верхом ездил лучше, и лассо бросал и стрелял лучше, и дрова рубил лучше, и танцевал лучше.
Мулов со связанными ногами подтащили к карете и, несмотря на их неистовое сопротивление, впрягли лежачих. Когда все было готово, Патричио взобрался на козлы, схватил кнут и крикнул, чтобы все отошли в сторону. Дикие животные вскочили на ноги и принялись, визжа, бить задом. Патричио, заглушая весь шум, щелкал кнутом и кричал: «Andale! hijos de]a Gran'Ch!..»[38] Мулы наконец рванулись вперед и понеслись по оврагу с быстротой курьерского поезда. Вскоре карета скрылась из виду за
