– Знамо; ровно печь…
– Ну, и не спрашивай… Ково вам надо?
– Да мы так, поглядеть, – сказал один товарищ подлиповцев.
– Эка невидаль! Заставить бы вас поробить, так покаялись бы. Пила не понимал: чего тут трудного? уж не горят ли тут люди? «Вон поп баял, как помрешь, так в огонь и бает, турнут… и никогда, бает, не сгоришь. Boт этот огонь-то и есть…» Ему страшно сделалось.
– Подем, ребя! Ошшо спалят! – говорит Пила товарищам. Товарищи разговаривали с рабочими.
– Уж как трудновато. Не знаем – дрова в кучу складывать, не знаем – бросать в печь, – говорил один из работников.
– Эй вы, черт!.. что встали? Помогай дрова таскать! – кричал один мужик, бросая в варницу дрова, привезенные на семи лошадях. Подлиповцы с товарищами стали бросать к печке дрова. Подлиповцы охотно работали, их пробирал пот, им хорошо показалось носить дрова и бросать их в кучу.
– Баско, Сысойко!.. – говорил Пила, осклабляясь.
– Баско…
– Ты говори спасибо: не я, так съели бы тебя тамока.
– Ну их к цорту на кулицки. А мы не пойдем отселева?..
– Коли бурлачество – баско… только лиже печь-то, огнище-то эво! Спалят ошшо…
– Нет уж, в друго место подем.
– А вы откелева? – спрашивали между тем работники товарищей подлиповцев.
– А чердынские. Знашь Егорьевскую волость?
– Нет.
– А вы здешние?
– Мы дедюхинские; преж казенные были, теперь вольные стали.
– И подать не платите?
– Кои года выслужили, не платят. А вы куда?
– Бурлачить.
– Плохо. Бурлачить, сказывают, ныне не то, что прежде. Пароходов много развелось. Вон прежде у нас и заведения такого не слыхали, а нынче пароходов много ходит, а там, в губернском, пропасть их. Товарищи подлиповцев повели их в самую варницу. Там в огромном котле, наподобие ящика в несколько сажен длины и ширины, что-то варилось, только виделась седая пена, которую изредка мешали рабочие; над котлом разные перекладины поделаны да доски; на них не то снег, не то что-то серое, и что-то каплет в котел с досок. В одном месте рабочие бросали лопатками пену на эти доски. В правом углу, при входе, из стены что-то черное уставилось, и от него желобок к котлу сделан. Сысойко дернул за кран; потекло черное, густое, не баско пахнет…
– Што же это? – дивился Сысойко.
– Это рассол…
– Не замай! Што трогаешь! – закричали на Сысойку работники и, оттолкнувши его, завернули кран. Пила и Сысойка пристали к рабочим.
– Это что же?
– А вы куда? Сюды нанимаетесь?
– Нет. Мы бурлачить.
– Ишь ты…
– А ты скажи: што это за штука? – спрашивал Пила, указывая на котел.
– Это – котел. Вот оттудова, где крант-то, что черное-то бежит, рассол сюда пускаем, он переваривается в котле-то, потому, значит, под котлом-то печь… А это, вверху-то, полати, тут соль делается. Опосля она в амбары сыплется.
– Так это соль-то и есть?
– Она и есть. – Один работник достал с полатей на лопату соли и показал подлиповцам: – Вишь, какая!
– А ты дай нам соли-то? Работник дал. Пила склал ее в мешок, в котором был хлеб.
– Да ты заверни чем-нибудь соль-то, она хлеб испортит.
– А пошто?
– Сырой сделается. Пила не знал, что делать: неловко, как хлеб испортится, «выбросить разве соль-ту», – да жалко соли-то попуститься. «Дай лучше съедим». Подлиповцы расположились сеть хлеб, посолив его круто солью, до того, что есть вовсе нельзя было. Однако они соль эту ссыпали на другой кусок. Наевшись, подлиповцы еще попросили соли и завязали, каждый по равной части, в концы пол своих полушубков, спросив предварительно: а ничего, не съест соль-та?.. Всему дивились подлиповцы в варнице, все их забавляло; хотелось им остаться тут, да товарищи торопили их к реке. Они пошли. На берегу реки и на льду ее работались барки, полубарки и баржи крестьянами. Подлиповцы в первый раз видели все это.
– Видишь эти штуки? – спросил один товарищ Пилу. Пила посмотрел: домины не домины, а с окнами, трубили огромные, посередине ровно колеса. В реке стояли три парохода.
– Это вот барки; на них мы и поплывем. А эти вот, с колесами-те, то и есть, што мы баяли: больно прытко бегает и волокет за собой много… много…
– Э, да ты прокурат! Ну как на колесах по воде бегать-то? Поди-ко, не знают!..
– А так.
– Ну, не морочь. Вон я сколько раз был на реке Каме, так там колес-то нету, а вон эдакие устроены, – говорил Пила, показывая на одну лодку. Все подошли к пароходу. Пила и Сысойко сначала боялись подойти.
– Не ходи близко, пырнет! – говорил Пила Сысойке.
– А ты подойди!
– Я подойду. – А сам ни с места. Однако, видя, что товарищи их, Павел и Иван подошли близко, они спросили товарищей:
– А ничего, подойти-то можно?
– Можно, не укусит… – Пила и Сысойко подошли.
– Он, братцы, железный, – говорил один товарищ.
– Вре?
– Пра! И как бежит – свистит… ужасти!
– Ах, черт! – дивились Пила и Сысойко. – Как же он с колесами? Да и колеса-то какие-то другие, а не наши… Там, поди, лошадь где-нибудь спрятана…
– Это, вишь ты, для виду колесо, а выходит, по-здешнему перья. Как пустят его, он и почнет загребать, и почнет… да так скоро, мигнуть не успиешь.
– А пошто он теперь стоит?
– Пото: река замерзла. А как пройдет лед, он и побежит.
– А скоро?
– Когда тепло будет.
– А теперь побежит?
– Теперь нельзя, ишь, привязан. – Подлиповцы посмотрели на канат: толстая штука; им в первый раз приводилось видеть подобную вещь. Они захохотали.
– Силен, собака. Ишь какую веревку-то на него надели… А как он да перегрызет?
– Летом убежит… Летом, бают, он на цепи стоит: якорь такой с цепью бросают в воду.
– Ах, черт! ах, леший! Долго дивились подлиповцы над пароходом и плохо поняли, что это за штука такая. Потом они пошли к баракам.
– Это што? – спросил Пила, указывая на большое пространство, занимаемое рекой.
– Это река Кама.
– Вре! Да Кама и у нас есть, только далеко, два дня ходу.
– Это все Кама.
– Экая цуцело!..
– Куда бог несет? – спросили их рабочие.
