– Вы плачете? Не я ли это опечалил вас?
Наполеон вздрогнул, услышав, что юнга говорит по-французски. Он поспешно провел рукой по влажным глазам и с улыбкой тихонько ущипнул его за ухо, говоря:
– Значит, ты понимаешь по-французски, маленький проказник? Однако ты – англичанин?
– Нет, я родился во Франции, в Париже. Только я служу юнгой на корабле английского флота.
– Вот как? А твои родители?
– Мои родители во Франции. Я увижусь с ними по возвращении в Европу, – ответил Андрэ, который не хотел посвящать этого незнакомого господина ни в свои приключения, ни в свои ранние горести.
– Твои родители будут очень счастливы, – со вздохом пробормотал император. – Величайшее утешение для человека иметь возможность сказать в конце жизни: «Сыновняя рука закроет мне глаза», А чем занимается твой отец? – продолжал Наполеон, оправившись и стараясь рассеяться от осаждавших его дум невинным разговором со свежим человеком, попавшимся ему.
– Мой отец – сын военного, – уклончиво ответил Андрэ, – одного из солдат Наполеона.
– Неужели? – с улыбкой подхватил император. – Так, значит, твой дед служил Наполеону? А знаешь ли ты Наполеона? Слыхал ли ты о нем?
– Да. Я знаю, что он живет на этом острове. Но я никогда не видел его. Он вовсе не бывает в гавани.
– Не потому, чтобы не имел к тому охоты, – со смехом подхватил пленник, а затем прибавил, с умилением глядя на юнгу: – Дитя мое, я очень рад, что встретился и поговорил с тобой. У меня также есть сын твоих лет, похожий на тебя. Он живет в Вене, взаперти. Я никогда не получаю от него писем. Неизвестно, что готовит тебе будущее. Так как твой дед служил Наполеону, то когда ты увидишься с ним, покажи ему вот это. Он объяснит тебе, кто изображен на этом портрете. – И, вынув из кармана серебряную табакерку, из которой он нюхал табак, с крышкой, украшенной его портретом – довольно схожею миниатюрой, – император подал ее Андрэ, сказав: – Возьми это на память! Ты подарил мне цветок, и я должен оставить тебе что-нибудь в знак нашей встречи. Храни всю жизнь этот портрет! Он мой. Если когда-нибудь судьба приведет тебя в Вену, то покажи его любому старому солдату и спроси, как тебе добраться до сына этого человека. С этим портретом ты будешь допущен к моему сыну и скажешь ему, что встретил на острове Святой Елены его отца, который был очень несчастлив, и… – Волнение душило Наполеона, но он поспешно закончил: – Тогда мой сын наградит тебя, отблагодарит. Прощай, дитя мое! Так как ты француз, хотя и служишь в английском флоте, то думай о своем отечестве, помни всегда Францию!
Угнетаемый мыслью о сыне и желая остаться наедине с самим собой, чтобы погрузиться в свои горькие размышления, Наполеон поспешил уйти прочь от Андрэ, несколько удивленного и не понимавшего хорошо печали этого господина в нанковом костюме, который подарил ему красивую табакерку, украшенную портретом, изображавшим человека в темно-зеленом мундире, с золотыми эполетами и. орденской лентой через плечо. Однако шум шагов поблизости и голоса заставили императора остановиться. На некотором расстоянии, на повороте тропинки, показалось трое людей, точно так же удивленных.
– Вот он! Вот он! – воскликнул один из них.
– Нэд стоит возле него, – продолжал другой. – Что он там делает, плутишка?
Третий, самый высокий, с длинной седеющей эспаньолкой, быстро вращавший своей тростью, неподвижно остановился, вытянувшись в струнку, и, взяв под козырек, громко крикнул:
– Да здравствует император!
Его два спутника бросились к нему, чтобы заставить его молчать, и с беспокойством озирались по сторонам, точно боясь, чтобы какой-нибудь английский караульный не услыхал этого – мятежного крика, вырвавшегося из груди ла Виолетта. Однако нагроможденные со всех сторон скалы заглушили этот звонкий возглас, и лишь дикое эхо пропастей подхватило восторженное приветствие старого солдата.
Растроганный и довольный император жестом поблагодарил неведомых друзей, которые в его одиночестве и безотрадном изгнании приветствовали павшее величие кликом былой славы и торжества, а затем, избегая навлечь беду на этих отважных сподвижников, а на себя самого подозрение в том, что он поощряет изъявления запретной верности, направился по тропинке обратно в Лонгвуд и вскоре исчез за крутым поворотом.
Когда трое товарищей, восхищенные тем, что повидали императора, и обрадованные удачей своей опасной затеи, спускались к морю, обмениваясь впечатлениями, Андрэ, спрятав на груди табакерку с портретом, говорил себе, в удивлении и восторге: «Значит, этот полный мужчина, такой добродушный и плакавший, говоря о своем сыне, и есть Наполеон? О, когда я вырасту и разыщу свою маму, то поеду в Вену, где постараюсь, как он мне велел, добраться до его сына, чтобы показать ему портрет. Но я не отдам принцу своего подарка, нет! Он мой: я буду хранить его всю жизнь.
V
Лонгвуд пустел: Киприани умер; Гурго уехал в Европу; Сантини был выслан ввиду его обострявшейся экзальтации, граничившей с безумием. Он только и твердил, что прострелит голову Хадсону Лоу. Графиня де Монталон также пожелала вернуться во Францию, ссылаясь на расстроенное здоровье. Весьма вероятно, что и властный характер этой особы сделал невозможным ее дальнейшее пребывание при маленьком дворе на острове Святой Елены. Наконец, по приказу губернатора, был вынужден покинуть свою должность агента-поставщика Бэлкомб, великодушный англичанин, встретивший с особым радушием Наполеона по его прибытии в изгнание. Он пришел в слезах, со своими обеими дочерьми проститься с императором.
Расстроенный Наполеон, стараясь скрыть свою печаль по поводу этого отъезда, принялся шалить с Бетси Бэлкомб, как в то счастливое время, когда еще он был здоров, и, рассчитывая на кратковременность своей ссылки, он жил в Бриаре и играл в жмурки с маленькой проказницей.
Знаменитому изгнаннику угрожало почти полное одиночество. В то же время строгости английского губернатора становились все нестерпимее, оскорбления – беспрерывнее. Хадсон Лоу следил за успехами болезни своего пленника и как будто из утонченной жестокости ускорял ход недуга, поддерживая Наполеона в состоянии вечного раздражения и гнева. Смерть принцессы Шарлотты, которой предстояло сделаться королевой Англии и которая, благоволя к ниспровергнутому императору, обещала даже по достижении трона обращаться с ним как с государем, а не как с пленным авантюристом, – окончательно повергла изгнанника в глубокое уныние. Когда по вечерам на его жилище спускались густые тени, он погружался в зловещее уныние, уже чувствуя дыхание смерти. Когда ему снова предложили план побега, Наполеон отверг
